Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Никакого. Вся прелесть и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о Вас в течение месяца узнает об этом месяц спустя. — «Ах, как жалко! Если бы я знал, но я был так занят…. Я не знал, что так сразу умирают»…

Зная мировое, он, конечно, не знает бытового, а смерть такого-то числа в таком-то часу — конечно, быт. И чума быт.

— Дым и дом. —

Но есть у него, взамен всего, чего нет, одно: воображение. Это его сердце и душа, и ум, и дарование. Корень ясен: восприимчивость. Чуя то, что в нем видите Вы, он становится таким.

Так: дэнди, демон, баловень, архангел с трубой — он всё, что Вам угодно <зачеркнуто: и в такой мере, что Вы сами уже подвластны собственному вымыслу.> <сверху: только в тысячу раз пуще, чем хотели Вы.> Так Луна, оживив Эндимиона<,>[901] быть может и не раз в этом раскаивалась.

Игрушка, к<отор>ая мстит за себя. Objet de luxe et d’art^{239}, — и горе Вам, если это obj de luxe et d’art станет Ваш<им> хлеб<ом> насущ<ным>.

— Невинность, невинность, невинность! —

Невинность в тщеславии, невинность в себялюбии, невинность в беспамятности, невинность в беспомощности — с таким трудом сам надевает шубу и зимой 1919 г<ода> — в Москве — спрашивает, почему в комнате так холодно —

Есть, однако, у этого невиннейшего и неуязвимейшего из преступников одно уязвимое место: безумная — только никогда не сойдет с ума! — любовь к сестре[902]. В этом раз навсегда исчерпалась вся его человечность. Я не обольщаюсь.

Итог — ничтожество, как человек, и совершенство — как существо. Человекоподобный бог, не богоподобный человек.

Есть в нем — но это уже не aperçu, а бред: и что-то из мифов Овидия (Аполлон ли? Любимец ли Аполлона), и что-то от Возрождения <сверху: — мог бы быть люб<имым> учен<иком> Леонардо —>, и что-то от Дориана, и что-то от Лорда Генри[903] (и соблазнитель и соблазненный!) и что-то от последних часов до-революционной Франции — и что-то — и что-то….

<Зачеркнуто: И так как я так же — в итоге — неуязвима, как он, (только больше страдаю, ибо наполовину — человек — я… не счастлива — не то слово —)

В лице его и меня столкнулись две роскоши>

<Зачеркнуто: И я, суровая с детьми, твердая и горючая, как кремень>

— Из всех соблазнов его для меня — ясно выделяются три — я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн равнодушия <сверху: бесстрастия> — и соблазн Чужого.

_____

31-го янв<аря> 1919 г<ода>

                                             МЦ.

Впервые — Вестник Российского государственного научного фонда (РГНФ). Бюллетень. М., 2016. № 1(82). С. 118–122 (публ. Е.И. Лубянниковой и Ю.И. Бродовской). Печ. по тексту первой публикации.

1920

Е.Л. Ланну

28-го русск<ого> ноября 1920 г.

                              После вечера у Гольдов[904].

То, что я чувствую сейчас — Жизнь, т. е. — живая боль.

И то, что я чувствовала два часа назад, на Арбате, когда Вы — так неожиданно для меня, что я сразу не поняла! — сказали: — «А знаете, куда мы поедем после Москвы?»

И описание Гренобля — нежный воздух Дофинэ — недалеко от Ниццы — библиотека — монастырь — давно мечтал.

Дружочек, это было невеликодушно! — Лежачего — а кто так кротко лежит, как я?! — не бьют.

— Понимали ли Вы, что делали — или нет?

Если нет, так расскажу: рядом с Вами идет живой человек, уничтоженный в Вас, — женщина — (второе место, но участвует) — и Вы, в спокойном повествовательном тоне вводите ее в свою будущую жизнь — о, какую стойкую и крепкую! — где ей нет места, — где и тень ее не проляжет.

А если нарочно (убеждена, что нечаянно!) — это дурной поступок, ибо я безропотна.

Вы — для меня растравление каждого часа, у меня минуты спокойной нет. Вот сегодня радовалась валенкам, но — глупо! — раз Вы им не радуетесь.

— Хороша укротительница? —

Мне кажется, я могла бы жить — месяцы! Только бы знать, что Вы в Москве, ходите по тем же улицам, — счастливы! — Я так сильно в Вас, что как-то могла бы — без Вас, — только знать бы, что Вы изредка обо мне думаете и что однажды, подумав сильней, придете.

Но довольно об этом! (Как страшно, что эти строки, пронизанные ужасом разлуки, Вы будете читать уже по совершении ее, — как страшно для меня!)

— Халат устроен, старуха уломана. — Молодец я?! — Но я та́к просила, у меня был такой убедительный голос, что и каменная баба не отказала бы!

Так — клянусь Богом — умирающий просит воды.

Ваш халат будет шиться в подвале — аристократическими руками — вата с моей шубы — подкладка из моего платья — сам он — халат — из Туркестана, украден в прошлом году моими руками в одном доме, где со мною плохо обращались.

— Родословная! —

_____

Впервые — НЗК-2. С. 226–227 (не полностью, с разночтениями); см. также: Письма 1905–1923. С. 319–320. Печ. полностью впервые по беловому автографу (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 1, ед. хр. 27, л. 1–2). Публ., подгот. текста и коммент. Е.И. Лубянниковой.

Письмо не дописано и не отправлено.

1921