Марина Цветаева. Письма 1937-1941

На отлете из Парижа на́ море[297]

15-го августа 1938 г., понедельник

               Дорогой Борис Генрихович!

Я нынче видела Вас во сне: в огромном зале с египетскими статуями — и этот зал был Ваш: это был Ваш страсбургский дом[298]. И я еще подумала, входя (и ничуть не удивясь): — Ка́к заслужил!

И мы с вами чудно беседовали как в Фавьере — и я та́к Вам радовалась — как в Фавьере — и залы не кончались — как фавьерские дороги.

Как видите, мое сонное сердце — памятливо.

А утром — совершенно случайно, не <подчеркнуто дважды> ища — нахожу листок с Алиными зарисовками Тани (Фавьер, лето 1936 г.) — при моем огромном, вроде как — предсмертном, всю зиму, весну и часть лета длившемся разборе моего архива[299] — мною обнаруженный и для Вас отложенный. (М.Л. — значит: для Марка Львовича[300], чтобы разыскал Вас и передал, но я с ним редко виделась — и листок залежался[301]. Теперь — тоже чудом — узнала Ваш адрес и с радостью отсылаю.) Как видите, мое бдящее сердце — памятливо.

О нас с Муром: Мур больше чем на полголовы выше меня, — тень усов (13 лет!) — полон рот газет, а руки-рисунков. Посылаю Вам образец (=зцы!)[302].

Ha-днях едем с ним на близкое море — в окрестности Кабура — рабочий (увы, не рыбачий!) поселок в получасе ходу от моря. С нашей руиной расстались[303], вещи распродали и раздали. Месяц жили в гостинице у Mairie d’Issy[304] (в самую жару!) — теперь на́ море — а что́ дальше будет — неизвестно.

Из нашего поселка Вас окликну — хотелось бы знать, дошла ли Таня. И о большой Тане хотелось бы знать: что́ говорит, что любит, такая же замечательная, как в детстве, упорствует ли на сходстве с Вами, как и где учится, читает ли и что́, — всё, всё.

И про милую Елену Ивановну: полюбила ли Страсбург, есть ли друзья, чем (внутренно) живет.

И про Вас — труды и дни. И еще — помните ли Вы меня?

До свидания — в жизни мало надежды, так хоть в письмах.

Недавно в Tour de France[305] видела Ваш Страсбург (такой мой!) — и сердце сжалось.

                                             МЦ.

Впервые — Сб. докладов: Цветаевские чтения в Болшеве 2007, 2009. С. 287–288 (публ. Л.А. Мнухина по копии с оригинала, хранящегося в архиве Гарвардского университета). Печ. по тексту первой публикации.

33-38. К.Б. Родзевичу

Dives-sur-Mer (Calvados)[306]

8, rue du Nord

18-го августа 1938 г., четверг

Милый Р<одзевич>! Ехать сюда 3½ часа и стоит это 130 фр<анков> aller-et-retour^{132}.

Рядом — известные курорты Cabourg и Houlgate[307], а наш — неизвестный некурорт: Dives-sur-Mer: километр от моря, чудные прогулки, церковь XII в., норманские Hörelleries^{133} [308] — и новый рабочий поселок, где — мы. Если серьезно думаете приехать — напишите: гостиничных цен не знаю и на-авось ехать рискованно. Очень рада была бы с Вами погулять и побеседовать. Погода свежая, плаж просторный.

Буду ждать весточки.

— С доброй памятью —

                                             МЦ.

<Приписки на полях:>

Нож служит, угрызаюсь, что у Вас его взяла, верну непременно.

СПАСИБО ЗА ЛЬВОВ.

Ф<отогра>фии сданы, получите на той неделе.

Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 185. Печ. по тексту первой публикации.

Написано на открытке с видом Dives-sur-Mer. Церковь, изображенная на открытке, перестроена в XIV–XV вв. (Там же. С. 184. Внизу открытки пометка: XII в.).

34-38. А.Э. Берг

Dives-sur-Mer (Calvados) 8, rue du Nord

18-го августа 1938 г., четверг

Дорогая Ариадна! Правда — дивное[309] имя? Был у меня когда-то — ровно 20 лет назад! — такой стих (кончавший стихотворение):

…Над разбитым Игорем плачет Див[310]

(Див — неведомое существо из Песни о Полку Игореве, думаю — полу-птица, полу-душа…)

Наш Dives — полу-Guillaume-le-Conquérant^{134} [311], полу-рабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих).

У нас с Муром большая светлая комната — в ней и готовлю — но мыться в ней нельзя: ничего нет: нужно — в кухне, а в кухне — всё семейство: отец, мать и четверо детей. Я нынче попросила хозяина выйти, он вышел — и тотчас же вошел, а я мыла ноги, более или менее в рубашке, он — ничего, ну и я — ничего. Мне показалось: он — не того, а он оказался: Ni-ki-tà: та́к его позвала хозяйка — и оказался — русским, русским отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика: непомерные, карие, жаровые (зачем ему такие?!) — душу бы отдала.