Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

– Русским эмигрантам в Турции жилось очень тяжело, – рассказывал Кошко. – Аркадий Францевич не был строевым офицером, а потому не получал никакого довольствия – ни денежного, ни продуктового. Нужно было как-то выживать. И он открыл в Константинополе детективное агентство (по английской лицензии), занимавшееся поиском разного рода мошенников и воров, а также консультированием по вопросам, связанным с сохранностью имущества. Весь богатейший опыт сыщика здесь пригодился как никогда. И Кошко спас собственную семью от голодной смерти. После того как младотурки во главе с Кемаль-пашой заключили с большевиками союз, османы предложили русским убираться обратно… в совдеповскую Россию. Пришлось в который раз паковать чемоданы, садиться на пароход и вновь мчаться навстречу судьбе. Остановились во Франции; сначала семья осела в Лионе (жили в приюте для эмигрантов), потом переехала в Париж, где к тому времени уже обосновался родной брат генерала, Иван.

В преклонном возрасте трудно начинать всё с самого начала. Полагаться на кого-то не приходилось. Скудные накопления позволяли едва сводить концы с концами. Кошко пробует работать в меховом магазине, но долго там не задерживается. Англичане предлагают работу в Скотланд-Ярде, а заодно и британское подданство, но он отказывается, предпочитая оставаться во Франции. (Тогда многие надеялись, что большевистский режим в России вскоре рухнет и все вернутся домой. По этой же причине русские эмигранты долгие годы де-юре оставались подданными России.)

Но годы шли, а возвращением на родину и не пахло. Именно тогда и помогла незатейливая приставка «де» к фамилии Кошко. Дело в том, что задолго до революции, когда русские дворяне приезжали на отдых в Париж или на Лазурный берег, для свободного перемещения по стране им выдавались документы, в которых к фамилиям (исключительно дворян) прибавлялась эта самая «де». Именно по ним после Октябрьского переворота русским эмигрантам выдавали так называемые «нансеновские паспорта»[44]. Эти паспорта позже помогли семейству натурализоваться во Франции. Так весь род Кошко за рубежом станет де Кошко.

Вот такое оно, лицо истинной эмиграции…

* * *

Этот хлыщеватый тип по имени «Париж» Марину, в общем-то, не ждал. Он не привык ждать, скорее, наоборот: все до сердечных колик добивались его. Но Марина прекрасно знала мужчин такого типа, а потому не добивалась. Поэтесса приехала в Париж, чтобы там какое-то время пожить; с пользой использовать время, отведённое бедному чешскому эмигранту проживать вне страны.

И всё же она восприняла Париж как город, который, возможно, сделает её счастливой. В конце концов, должна же быть какая-то справедливость! Пройти адовы муки, чтобы остаться у разбитого корыта? Тогда к чему всё это – страдания, переезды, новые стихи, наконец?! За три года, проведённых в чешских деревеньках, Цветаева истосковалась по друзьям-литераторам, по городским бульварам, настоящим кафе. Она хотела, чтобы её стихи слышали не только милые сердцу дубравы, но и все эмигранты; поэтесса мечтала дискутировать и печататься. И в Париже такие возможности, без сомнения, были.

Справедливости ради заметим: поначалу у неё всё получалось. Позже первый год, проведённый Цветаевой в Париже, некоторые исследователи назовут «звёздным». И это справедливо. Пражские деревеньки приучили к длительным дистанциям; Париж – открыл второе дыхание. Постепенно малые формы Марина отодвигает в сторону; на переднем плане – масштабные поэмы, глубокие по форме, с историческим подтекстом. Она, наконец-то, дописывает шестую главу «Крысолова». А за окном… «лес фабричных труб, дымящих и дважды в день гудящих»… Как всё это непохоже на тихие холмы чешских деревень. Тем не менее «Поэма Воздуха», «Красный бычок», «Перекоп», «Сибирь» – всё написано там, во французской эмиграции. После странной смерти в ленинградской гостинице Сергея Есенина начала собирать материал для написания поэмы-реквиема о великом поэте.

Январь 1926 года, первый парижский творческий вечер Цветаевой. Зал в Данфер-Рошро (Denfert-Rochereau), д. 79, заполнен до отказа; десятки людей, не сумев достать входной билет, ушли ни с чем. Зато те, кто занял места в зале, были очарованы Мариной. В новеньком платье, чуть бледная, с румянцем на щеках, она читала им свои стихи. Наконец-то её слушают! Внимательно, одухотворённо, затаив дыхание. И Марина читает им свои московские строки из «Лебединого стана»: