Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

Был такой советский фильм: «Незабываемый 1919-й год» (1951). У МЦ свой вариант мифа о девятнадцатом годе, каскад высказываний.

— Не Революция, не большевизм, — нет: 19-й год!

— 19-ый год прекрасен, — если за ним не последует 20-ый.

— Москва 19-го года ничему не удивляется: мне самое время жить.

— 19-ый год — в быту — меня ничему не научил: ни бережливости, ни воздержанию. Хлеб я так же легко беру — ем — отдаю, как если бы он стоил 2 коп. (сейчас 200 р.), а кофе и чай я всегда пила без сахара.

— О, я когда-нибудь еще напишу Историю московского быта в 1919 г. — Другой Революции я не знаю!

— Я так мало женщина, что ни разу, ни разу мне в голову не пришло, что от голода и холода зимы 19-го есть иное средство, чем продажа на рынке.

— Я восприняла 19-ый год несколько преувеличенно: так как его воспримут люди через сто лет: ни крупинки муки, ни кусочка мыла, сама чищу трубы, на ногах сапоги в два раза больше ноги, — так какой-нибудь романист, с воображением в ущерб вкусу (курсив мой. — И. Ф.) будет описывать 19-ый год.

Все она понимала о соотношении воображения и вкуса. Эти два-три года она ведет по существу частную, незаметную жизнь — не печатается, не шумит на эстраде, не ставится на сцене, не перечисляется (почти) в списках современных стихотворцев. Ее — как фигуры литпроцесса — (почти) нет. О ней не пишут (почти) даже в личных дневниках, не говоря, например, о скандальной хронике. Все, что о ней известно, исходит чуть не исключительно из ее рук или переписки ее близких.

У нее было одно сольное выступление, за которое она получила весьма скромное вознаграждение, и одна-две читки пьес в кругу своих знакомцев.

Меня презирают — (и вправе презирать) — все. Служащие за то, что не служу, писатели за то, что не печатаю, прислуги за то, что не барыня, барыни за то, что в мужицких сапогах (прислуги и барыни!).

Кроме того — все — за безденежье.

1/2 презирают, 1/4 презирает и жалеет, 1/4 — жалеет. (1/2+1/4+1/4=1)

А то, что уже вне единицы — Поэты! — восторгаются.

Почти семь лет, если считать с 1913-го по 1919-й включительно, у нее не было книг. Было другое. Во-первых, подобно многим поэтам она изготавливала своеручные брошюрки стихов, числом девять, крепко сшитые вощеной ниткой и аккуратно заполненные красными чернилами, для продажи в Книжной лавке писателей и раздаривания знакомым. Во-вторых: «Нужно писать только те книги, от отсутствия которых страдаешь». В-третьих: «Я пишу только свои настоящие книги».

Начало известности МЦ 1916 года не получило развития. Ее, «чердачную певицу», смело можно отнести к полуандеграунду той поры. Это не подвал, но полуподвал, поскольку все-таки ее знали и включали изредка в вечера молодых. «Вчера в Художеств<енном> Театре Союз Писателей устроил вечер стихов. Меня не позвали. Мне все равно, ибо я кроме боязни опоздать, смущения и звона собственного смеха в ушах ничего из такого вечера не выношу. Но все-таки характерно».

При том, что ее стихи многократно, наравне со многими другими, включались — начиная с 1911 года — в различные антологии и масскультовый сборник «Чтец-декламатор», она была на отшибе, на обочине, в своей колее, в своем углу, против всего и вся.