Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

Поразительно узнаваемая стилистика. Откуда? Как? Когда эта юная актриса научилась этому рвано-интонационному письму с таким обилием тире? Загадка. Проще говоря, видна рука МЦ. Персонаж и прототип — не одно и то же.

Петербуржанка, выпускница Павловского института благородных девиц, переехавшая в Москву пару лет назад, она была моложе Марины на два года, но казалась девочкой. Актриса туманного амплуа, возможно — трагическая травести. Этапы ее небольшого пути пронеслись безумно быстро. Участие в спектакле по пьесе Зинаиды Гиппиус «Зеленое кольцо», на фоне Аллы Тарасовой бледноватое. Взлет ее Настеньки, головокружение, падение в нелюбовь режиссеров и отсутствие достойных ролей. Вспышки обиды, истерики. Станиславский, бегущий по холоду без пальто и шапки за девчонкой, пообещавшей броситься под трамвай. Все слишком быстро, неровно, нервно, по движению сердца, слепого и неверного.

Внутреннее состояние Марины в том июне:

Я дошла до такого состояния, что не смею: не стирать, не гладить, не укладываться, не штопать, не продавать татарам и т. д.

1/2 ч. или 1 ч., употребленные на себя, меня мучит. — Угрызения совести —

Писать письмо или стирать, пока горячий самовар?

И вот, стою посреди кухни, сжав вытянутые перед собой руки, в позе недоумения и вопроса.

Я не скучаю ни об Але (она сейчас гостит у Г<ольдма>нов, в Крылатском), ни об Ирине, ни о ком.

Сережа, для к<оторо>го я сейчас все это делаю, — ирреален, в тумане, как день отъезда, как вагон, в к<отор>ый я сяду.

Выходит: вся моя реальнейшая жизнь (немножко похожая, впрочем, на бред) — все эти развороченные сундуки, стуки в дверь, таскание на себе шкафов и диванов, общество жуликов, Смоленские, грязь, стирка и т. д. — ради призрака, в к<отор>ый я сама не очень верю.

В середине июня студийная труппа Сонечки выехала из голодной Москвы в провинцию, в поисках зрителя и прокорма. Из заштатного городка Шишкеева к Марине приходит просьба: «Марина, когда я умру, на моем кресте напишите эти Ваши стихи: «И кончалось все припевом».

А зачем, собственно, писать на кресте? Этим стихам и здесь место найдется:

Ландыш, ландыш белоснежный,
Розан аленький!
Каждый говорил ей нежно:
«Моя маленькая!»

— Ликом — чистая иконка,

Пеньем — пеночка… —
И качал ее тихонько
На коленочках.

Ходит вправо, ходит влево

Божий маятник.
И кончалось все припевом:
«Моя маленькая!»

Божьи думы нерушимы,

Путь — указанный.
Маленьким не быть большими,
Вольным — связанными.

И предстал — в кого не целят

Девки — пальчиком:
Божий ангел встал с постели —
Вслед за мальчиком.

— Будешь цвесть под райским древом,

Розан аленький! —
Так и кончилась с припевом:
«Моя маленькая!»

16 июня 1919 («Стихи к Сонечке»)

На своем кресте Марина видела иную надпись: «Уже не смеется». По дороге в Разуваевку Сонечка телеграфирует Володе Алексееву: «Целую Вас — через сотни разъединяющих верст!» Через некоторое время Марина признается самой себе: «Недавно мне снился во сне Володечка Алексеев. Он вел меня за руку по какой-то тропинке над морем. Проснувшись, тосковала об нем почти до слез. Володя — это достойный преемник Сережи! — Только этих двоих я, пожалуй, в жизни и любила!»

Сердце ее никогда не принадлежало кому-то одному. Луна ей казалась одним лучом, единственным, сплошным — сердце Марины было многолучевым.

Двадцать четвертого июня она читала во Дворце искусств, в той самой розовой зале, где недавно служила, свою «Фортуну». Встретили хорошо, из всех читавших — одну — рукоплесканиями. При сем присутствовал нарком Луначарский, тоже драматург, ему понравилось. «Луначарский — всем говори! — чудесен. Настоящий рыцарь и человек».

Для Сонечки писалась Девчонка «Приключения» и девочка Розанэтга «Фортуны».