Да, я принадлежу к числу тех, кто не берет советского паспорта. Но сказать, что я не думаю о возвращении в Россию, я не могу. Наоборот, я постоянно и много думаю об этом, и мне пришлось пережить тяжелую и трагически безвыходную внутреннюю борьбу. Наше положение писателей, остающихся в эмиграции, так безнадежно, что меня охватывает отчаянье. И все-таки я не беру паспорта, хотя я и не принадлежу к эмигрантам, ставшим равнодушными к судьбе русского народа [BAR-Ch].
В силу означенных обстоятельств любые шаги, предпринимаемые Буниным в ответ на жесты советского начальства, однозначно истолковывались в кругах русской эмиграции как политические акции. Особенно жестко реагировали «непримиримые» из числа литераторов, совсем недавно еще числившихся его друзьями и единомышленниками: Б. Зайцев, М. Цетлина, Ф. Зеелер, С. Яблоновский… Это вызывало у Бунина, декларировавшего свою аполитичность, сторонившегося каких-либо форм общественной деятельности, кроме благотворительности418
, чувство обиды и негодования. Особенно его возмущали домыслы, зачастую явно клеветнического характера, по поводу его посещения посольства СССР и беседы с послом Богомоловым. Об этом он с обидой и негодованием писал своим друзьям, в том числе и Марку Алданову в Нью-Йорк. Однако таким чутким другом, как Марк Алданов, нотки возвращенческих настроений, проявлявшиеся в письмах Бунина, не могли быть оставлены без внимания. Особенно остро и прямолинейно Алданов высказался на сей счет в письме из Нью-Йорка от 5 января 1946 года: