Дорогой Борис, ты пишешь: «Все выходит, что ты отделению эмигрантов от советских сочувствуешь… а от нас ушел. Не понимаю…» Но я уже объяснял тебе, почему ушел, – не желаю нести все-таки некоторой ответственности – в глазах «общественности» – за Ваши «бури» и решения. <…> …но что меня действительно взбесило <…>: оказывается, в Париже пресерьезно многие думали <…> – что мне от M<арьи> С<авельев>ны и при ее участии от «всей» Америки просто золотые реки текли и что теперь им конец и я погиб! Более дикой х......ы и вообразить себе невозможно! Как все, и даже меньше других, я получал от частных лиц обычные посылочки, получал кое-какие от Литературного фонда <…>, больше всего получал от Марка Александровича, а что до долларов, то тут M<арьи> С<авельев>ны была только моим «кассиром»: в ее «кассу» поступало то (чрезвычайно скудное), что мне причиталось за мои рассказы в «Новом журнале», поступало то, что было собрано (и весьма, весьма не густо!) в дни моего 75- летия при продаже издания брошюркой моего «Речного трактира», и еще кое-какие маленькие случайные, крайне редкие пожертвования кое от кого: вот и все, все! Теперь мне «бойкот»! Опять ерунда, х......а! Доллары уже прожиты, о новых я и не мечтал, а посылочки, верно, будут, будет в них и горох чечевица, за которую я, однако, «первородство» не продавал и не продам.
Твой Ив.
P. S. Телеграммой от 7-го января M<арьи> С<авельев>ны обещала дать «explication»425
на мой ответ ей. А доныне молчит [И.А.Б. Pro et Contra. С. 50].Молчание Марии Самойловны, действительно, трудно объяснить, поскольку сам Иван Бунин, человек весьма вспыльчивый и резкий в конфликтных ситуациях, ответил ей 1 февраля 1948 года на удивление очень спокойным письмом, в котором выражал как сожаление по поводу случившегося, так и недоумение:
Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт – и вот вдруг: «Вы с теми, кто взяли советские паспорта… Я порываю с Вами всяческие отношения… Спасибо [ДУБОВИКОВ. С. 404].
За Бунина тут же вступились друзья. Языкастая Тэффи в письме к нему от 8 января 1948 года, не стесняясь в выражениях, осудила поступок Цетлиной: