По всей видимости, Маклаков не знал тогда, что в Устав «Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси», составленный правоведами антигитлеровской коалиции 8 августа 1945 года в Лондоне, вводилась «Статья 6», в которой означались новые для мирового правосудия преступления, в том числе «Преступления против человечества» (англ., «Crimes against humanity»), а именно:
убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам в целях осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет [СБОРНИК. С. 167].
Принимая во внимание все нюансы политического позиционирования Алданова, можно утверждать, что в тогдашнем эмигрантском политическом дискурсе он находился как-бы между двух огней: с левой, симпатизирующей СССР стороны, его называли «наймитом американского империализма», а с правой, особенно со стороны «солидаристов»471
, от которых писатель всячески дистанцировался, – «примиренцем», капитулирующим перед сталинской экспансией. Отказываясь в письме к одному из активистов «Русской мысли» от сотрудничества с газетой, где печатался его друг Борис Зайцев, и одним из руководителей которой был весьма им уважаемый Владимир Феофилович Зеелер, Алданов, следующим образом мотивировал свое решение:Я <…> объяснил, что именно меня разделяет с «Русской Мыслью», что дело не в личной обиде на них <«солидаристов» –
Высказывая в политическом дискурсе с Маклаковым весьма здравые и точные в смысле фактов реальной действительности суждения о советском строе, как например:
… я сказал бы, что тоталитаризм в неизмеримо большей степени «забыл о личности», чем демократии «забыли о государстве». По отношению к Франции с
– Алданов, однако же, до конца жизни оставался «февралистом-идеалистом», лелеющим надежду на скорый крах советского режима. Поэтому его отдельные высказывания насчет Советов не могут не вызвать у читателя, хорошо знающего, каким на деле был СССР, скептическую усмешку. Наивным в частности кажется сегодня его упование на возможность «просветления сознания» советских людей в результате робкой «оттепели», начавшейся после смерти Сталина: