Марко Вовчок

Этого нового удара Мария Александровна уже не в силах перенести. Превозмогая приступы удушья и нестерпимые подагрические боли, приговоренная к смерти киевскими эскулапами, обнаружившими у нее, по-видимому, злокачественную опухоль, в январе 1886 года она отправляется в Екатеринослав к губернатору Батюшкову, который лишает ее всякой надежды, и оттуда — в Новомосковск, с мыслью навсегда проститься с горячо любимым сыном.

Она получает свидание с ним, застает его в — ужасном состоянии и в отвратительнейших условиях. Сраженная горем, разбитая, беспомощная, она кое-как добирается до Киева и больше месяца проводит в постели, найдя приют в дружеской семье одного из сослуживцев мужа. Врачи подтверждают зловещий диагноз, но она решительно отказывается от операции.

Самая тяжелая пора ее жизни запечатлена в воспоминаниях Михаила Демьяновича, изложенных Богданом: «Марией Александровной овладело подавленное, мрачное настроение, которое грозило перейти в неизлечимую ипохондрию. Она старалась ни с кем не говорить, [никого] не видеть; она целые недели, целые месяцы не выходила из дома, а при общении с людьми находилась в возбужденно-нервном настроении».

Она продолжает еще бесполезные хлопоты — пишет во все столичные инстанции, обращается за содействием к старому знакомому А. Ф. Кони. С безразличием относясь ко всему окружающему, она остро реагирует лишь на официальные отписки по делу Богдана. Из тупого равнодушия выводит ее на короткое время траурное сообщение из Парижа о кончине 18 марта 1886 года Пьера Жюля Этцеля, оборвавшее в ее многострадальной жизни последние связующие нити с прошлым. Новый толчок — серьезная болезнь младшего сына, которого она энергично выхаживает, забывая о собственных недугах. И, наконец, разоблачение опытными хирургами мифа о злокачественной опухоли возвращает ей жизненные импульсы, несмотря на прежние невыносимые боли и повторяющиеся астматические приступы.

Живя на окраине Богуслава, а затем (с июля 1886 года) в близлежащем селе Хохитва, в доме с фруктовым садом на берегу реки Рось, она проникается прелестью этих мест, воспетых Нечуем-Левицким. И сколько раз потом она вспоминала бегущую по камням извилистую Рось, ее тихие заводи, зеленый остров напротив дома, крутые берега, поросшие чабрецом…

И снова, как в былые годы, встречи и долгие беседы с селянками, посещение свадеб и крестин, часто в роли кумы: и опять, как некогда, сшитые собственными руками тетрадки заполняются украинскими пословицами, народными речениями, колоритными именами, прозвищами, названиями хуторов и сел, схваченными на лету диалогами, набросками задуманных сюжетов.

В пожилой исстрадавшейся женщине помимо ее воли пробуждается прежняя Марко Вовчок.

«Много знакомств, — пишет Б. Маркович со слов мужа писательницы, — завелось в самой округе Богуслава. Были поляки (средние и довольно крупные удельные арендаторы), с которыми она любила беседовать на их языке и обменивалась польскими книгами: были и евреи из бедняков — в Богуславе основное еврейское население жило в ужаснейшей нищете, — но больше всего установилось связей с крестьянами-малороссами. Переписку с ними не прерывала Мария Александровна всю жизнь. Среди них оказалось немало штунди-стов, которые очень ее заинтересовали. Она оказывала им деятельную поддержку, писала для них прошения и жалобы на притеснения со стороны полиции и миссионеров…Для тех же друзей-крестьян она разузнавала условия переселения и облегчала его возможность».

В эти годы она выписывает специальную литературу по переселенческому вопросу, интересуется жизнью и бытом украинских переселенцев в Фергане и на Дальнем Востоке, проблемами колонизации окраинных земель, взаимоотношениями национальных меньшинств с коренным населением, трагедией «черты оседлости». Соприкосновение в богуславские годы с новой общественной средой отражается в ее позднем творчестве — в незаконченной повести из жизни переселенцев «Чужина», в грустном рассказе «Хитрый Хаимка», в многочисленных фольклорных записях и сюжетных набросках.

Между тем в январе 1887 года Александр III утверждает решение департамента полиции освободить Б. А. Марковича из-под стражи и выслать в Астраханскую губернию на три года под надзор полиции. Выпускают же его из тюрьмы только в конце февраля. Мария Александровна мчится к нему в Новомосковск и хлопочет о позволении отправить сына в Астрахань не по этапу, а по проходному свидетельству — с конвоиром.

В Новомосковске она почувствовала себя еще хуже. Добравшись до дому, написала Богдану: «Плохо мне, голубчик, и лучше не предвидятся. Похоже очень на начало конца». И тут же сообщила, что заняла для него 50 рублей у одного знакомого, который «всего года 4 возвратился из самых наиотдаленных мест, где пробыл больше 10 лет». (Это был польский революционер А. Калиновский, участник восстания 1863 года.)