Маркос Рамирес

Вскоре среди ребят предместья я завоевал славу заядлого драчуна. Зачастую я ввязывался в жесточайшие драки не только с ровесниками, но и с ребятами намного старше меня, единственно из тщеславного желания показать свою отвагу и ловкость. Без малого все ребята нашего предместья дрались из тех же побуждений. В этих своеобразных поединках мы бились запальчиво, но лишь на кулаках и в открытую. Позором считалось пинать или царапаться, а тем более бить лежачего — так поступали трусы! Едва бой кончался — вничью или победой одного из противников, как ребята спешили примирить драчунов, заставляя обняться и возобновить прежнюю дружбу. Позднее — во время налетов, которые мы не раз предпринимали против ребячьей ватаги из чужого предместья, забывались все внутренние распри, и мы стеной стояли друг за друга, как добрые товарищи и соратники.

Не знаю, все ли мальчишки из других предместий поступали так же, но мне думается, что наша ватага не была исключением. Мне часто случалось в жизни встречаться с товарищами детства, и любопытно, что почти все они, став взрослыми, поступали при возникавших разногласиях так же открыто и честно, как в дни наших детских боев. Исполненный сознанием своего превосходства, я старался поменьше играть с сестренками и не показываться с ними на улице. Так вели себя почти все мои товарищи: прогулка с девочками, если речь не шла о «невестах», считалась признаком малодушия, а потому и непригодности для уличных стычек.

Для нас, малышей, было величайшей честью прослыть отважными, решительными бойцами и получить признание в глазах старших мальчишек, самых отчаянных из ватаги.

Возвращаясь после диких ночных потасовок с ребятами других предместий, я, как знаками отличия, бахвалился шишками и синяками, полученными за геройское поведение в бою, — и в заключение неизменно получал основательную трепку от дяди Сакариаса. Но мог ли я пропустить хотя бы одну из уличных драк? Ведь, чего доброго, товарищи подумают, будто я струсил перед боевой славой вражеской ватаги!.. Уж лучше перенести самые жестокие побои дома…

На другой год меня перевели в школу «Порфирио Бренес». Кое-кто из моих соучеников, дети состоятельных родителей, получали достаточно денег, чтобы тратить их на фрукты, прохладительные напитки, медовые пряники «боса» и прочие сласти. Я был отчаянный лакомка, но мать с большим трудом могла дать мне пять, от силы десять сентаво по воскресеньям, если на неделе я хорошо вел себя. Вот почему я стал искать другие, более надежные, способы раздобыть необходимые деньги.

Я искренне верил в святого Антония. Однажды, когда мать послала меня на городской рынок за покупками, где, по слухам, все было дешевле, чем в скромных лавчонках предместья, меня по дороге осенила блестящая мысль: «Дай-ка я пообещаю святому Антонию огарок свечи поставить да повторить десять раз „отче наш“, „богородицу“, а он пусть мне возместит за это песетой. Что стоит святому чудотворцу подкинуть мне ничтожную песету? Уверен, что святой Антоний мне подарит ее по пути на рынок!..» Жаль, что мне раньше не приходил в голову такой простой и надежный способ заработать деньги!

Я шел посереди улицы не торопясь, тщательно заглядывая во все уголочки и в трещинки камней, даже ногой ворошил в пыли и в рассыпанных кучках щебня, уверенный, что раз я дал обет святому Антонию, то уж непременно найду монету в двадцать пять сентаво, прежде чем дойду до рынка.

Не знаю, сколько времени я затратил на обследование дороги, но песеты я так и не нашел. Обозлившись на святого Антония, я поклялся, что не выполню обета и больше никогда не стану ему молиться.

Купив все необходимое, я на обратном пути случайно сунул руку в набитый всякой всячиной карман штанов — и вдруг нащупал монетку в десять сентаво, затерявшуюся было среди кукурузных зерен и разного мусора. Пораженный, я поспешно попросил прощения у святого Антония за свои сомнения в его всемогуществе и милосердии. Чудо свершилось! В то время как я упорно и тщетно искал на улицах, святой Антоний в своей беспредельной доброте подбросил мне колон в карман, но, услышав мой отказ выполнить принятый обет, он решил покарать маловера и уменьшил даяние в десять раз. Вот каким образом я объяснил себе это явление, преисполнившись благодарности к святому за ниспосланную радость.

На пятак я купил бананов и медовый пряник «боса», последний кусочек которого еще смаковал, подходя к дому.

Мать выбранила меня за длительное отсутствие, перебрала покупки и спросила:

— Маркос, а где вермишель?

— Ка-ка-кая… вер-ми-шель? — спросил я, заикаясь, и похолодел от тревожного подозрения.

— Я же велела тебе купить вермишели на десять сентаво! — сказала мать и, заметив крошки от пряника у меня на губах, с отчаянием добавила: — Неужели ты способен проесть на пряники деньги, которые я тебе дала на вермишель?

— Десять сентаво… я потерял их! — проговорил я наконец, рыдая, и подавился последним кусочком проклятого пряника.