Марксизм: испытание будущим

Идея постмодернистской деконструкции есть, по сути дела, ложная релятивистская идея, не признающая возможности существования абсолютной истины и правды. Это идея фактического разрушения любого смысла, любых нравственных, научных и идеологических ценностей. Что же тогда остается, за что же тогда ухватиться? По мнению бывшего либерального марксиста, а затем православного священника Сергея Булгакова, человек не может нормально и осмысленно жить, если он не стоит на твердой почве. Поскольку все материальное, включая Землю, не может являться такой почвой, (все материальное течет и изменяется во времени), то Булгаков приходит к идее Бога, как вечного и неизменного творца этого мира.

Но для постмодернистов Бог тоже есть большой нарратив, который не может обладать истиной, поскольку последняя сугубо относительна. Где же тот пункт, на который можно опереться в познании и жизни? На чем «сердце может успокоиться»? У постмодернистов ответа на эти ключевые вопросы нет. Практики, как критерия истины, для них не существует. В этом смысле постмодернизм переживает кризис и возможно он скоро сойдет со сцены100.

Однако, чтобы окончательно сойти со сцены, на мой взгляд, постмодернизм должен был дойти до крайности, до своего собственного отрицания. И, на мой взгляд, он уже к этому подошел, в частности, в литературе наших русских постмодернистов. Посмотрим это на конкретном примере. Неделю назад супруга принесла мне одно из последних литературных произведений В. Сорокина с просьбой прочитать и дать ему оценку. С ее слов она ничего в нем не поняла, а хотела бы обсудить со студентами. Я не хотел читать, потому что знал более ранние вещи этого автора и имел о них свое, в основном, негативное мнение. Жена меня уговорила. Стал читать его рассказ «Настя». Никто из Вас не читал? Советую это сделать, хотя заранее предупреждаю: для его прочтения нужны крепкие нервы.

Рассказ начинается с описания главного его героя молодой и романтичной девушки Насти. Она во многом напоминает светлый образ Наташи Ростовой у Льва Толстого. Настя смотрит в открытое окно и радуется жизни. Ей исполнилось 16 лет. Она полна безоблачных мечтаний и надежд на лучшую и красивую жизнь. Приходят гости, чтобы отметить ее день рождения, дарят ей подарки. Один из родственников дарит ей «золотую брошь с латинской надписью.

- „Transcendere! ", - прочитала Настя. - А что это?

- „Преступи пределы! " - перевел Лев Ильич.

- Ну, брат! - Отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. -А меня упрекаешь в буквальном понимании!»101.

О каком же «буквальном понимании» сказал отец Насти? Оказывается, речь идет о философии Ницше, которая была предметом обсуждения родственников незадолго до застолья, посвященного, чему Вы думаете? Не много, не мало, как предстоящему зажариванию и съедению Насти в ее день рождения. Автор долго, и в сугубо натуралистической манере описывает данный процесс. Он специально углубляется в детали, подробно раскрывая процесс привязывания живой Насти к лопате, погружения этой лопаты в печь и т. д.

Участники дискуссии: Дальше не надо!

Б. Ф. Славин: Я хочу, чтобы Вы почувствовали современный постмодернизм в его «лучших» литературных формах. Итак, В. Сорокин подает свою зажаренную героиню к столу и подробно описывает процесс ее коллективного поедания под философские разговоры о смысле жизни. При этом он не упускает различные детали и вкусовые нюансы этого совершенно иррационального пиршества. Вот такой «простенький» пример современного постмодернистского литературного творчества.

Скажу сразу, на мой взгляд, этот рассказ есть апогей всей современной постмодернистской литературы. Здесь автор нам в образной форме показывает, что в человеческом мире не существует никаких границ: ни интеллектуальных, ни нравственных. Это «выход за любые пределы» и любые табу в человеческих отношениях.

Откровенный каннибализм - вот единственная положительная ценность современной эстетики постмодернизма, пропагандируемая В. Сорокиным. Абсолютов ныне нет ни в жизни, ни в искусстве, все относительно, и все возможно, вплоть до воспевания смерти и сугубо физиологических потребностей. Напомню, что каннибализм был закономерным явлением, когда человек только начал выходить из животного состояния. Он возрождался лишь в экстремальных условиях человеческого существования типа блокадного Ленинграда, но никогда не был и не мог быть сутью человеческой жизни, ибо жизнь есть отрицание смерти, есть борьба с ней.

Не свидетельствует ли искусство слова, воспевающая смерть как единственную ценность, о глубоком кризисе этого искусства и эстетики, лежащей в его основе? Нужен ли современному обществу такой постмодернистский «подарок»? Мне жена рассказала, что обсуждение соответствующего рассказа В. Сорокина в студенческой аудитории вызвало у абсолютного большинства студентов негативное к нему отношение, и лишь одна студентка пыталась трактовать этот рассказ как «символический протест» против «потребительского общества». Оставим подобную трактовку на ее эстетической совести.