Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

В 20-е годы неизбежный переход к социализму считался куда более значительной общественной трансформацией, чем это оказалось на деле в последующем десятилетии. Естественно, предполагалось, что переход займет продолжительное время. Все экономические школы считали, что пройдут десятки лет, прежде чем большинство крестьян удастся убедить отказаться от владения собственным клочком земли и объединиться в производственные кооперативы. С общего согласия утверждалось, что крестьяне должны прийти к социализму добровольно и что город должен назначить крестьянам за сельскохозяйственные продукты такие цены, которые они согласятся принять. Абсолютно исключались методы принуждения времен военного коммунизма – такова была экономическая суть «смычки» между рабочим классом и крестьянством, которую должен был осуществить нэп. Ни Троцкий, ни Преображенский не собирались отказываться от этих принципов. Они были скептически настроены в отношении перспектив строительства социализма в одной стране, но возможность преодоления противоречий в России в период нэпа путем принудительных мер со стороны государства с целью навязать социализм крестьянам силой, безусловно, не входила в их планы.

Однако вопрос не был столь простым. К середине 20-х годов начали появляться различные точки зрения на рынок, заслуживающие внимания, если соотнести их с перспективой последующего развития. Анализируя то, как функционировала экономика периода нэпа, Бухарин и его последователи утверждали, что существуют два принципа: «принцип стихийности», утверждаемый стихийным действием автономных экономических единиц на рынке, и «принцип планирования». Эти принципы сталкивались или взаимодействовали на рынке в рамках «закона стоимости» (более или менее эквивалентного закону спроса и предложения), который при постепенном введении планирования должен был также постепенно трансформироваться в «закон применения труда». Преображенский же настаивал на конфликтности двух законов, или «регуляторов» экономики, – «закона стоимости» и «закона социалистического накопления». За этими законами стояли частный и социалистический сектора, и конфликт между ними мог быть разрешен только в результате победы одного регулятора над другим. Суть спора заключалась в том, что Преображенский не считал, что регулирующее вмешательство государства могло осуществляться исключительно через рынок. Закон социалистического накопления, хотя и мог быть применен к рынку, все же в основном не зависел от сил, действовавших на рынке, которые регулировались действием закона стоимости.

Кроме того, еще более важным являлось то обстоятельство, что в партии имелись сторонники планирования, которые настаивали на необходимости отвести рынку второстепенную роль по сравнению с теми великими целями, которые выдвигало государственное планирование. В 1925 году Струмилин, авторитетный экономист-марксист из Госплана, всего лишь за два года до этого вступивший в партию, утверждал, что необходимо «сознательно приспособить существующий рынок к нашим мероприятиям по планированию»[123]. Это было началом «телеологического» подхода к планированию. В начале 1927 года Струмилин еще раз повторил, что «в качестве изначальных координат для разработки наших планов мы можем и должны взять не то, что можно предусмотреть на базе прогноза, а то, что может быть запрограммировано, будучи поставленным как цель»[124]. Наметки пятилетнего плана, подготовленные в тот период Госпланом и ВСНХ, формально были сориентированы на структуру рынка: предполагалось, что значительная часть требуемых планом капиталовложений будет обеспечена за счет внутренней экономии в государственном секторе, а крестьян удастся убедить продавать государству больше продуктов путем улучшения для них условий сбыта. Однако на самом деле, следуя телеологическим принципам, предпочтение отдавалось уровню накоплений, предусмотренному планом. Что же касается предложенной экономии и пресловутого роста сбыта сельскохозяйственной продукции, то их рассчитывали весьма произвольно, лишь бы они соответствовали плану накоплений[125]. Группа членов партии, которая контролировала Госплан и ВСНХ, готовила планы, которые на деле выходили за рамки рыночной структуры нэпа, хотя их составители продолжали утверждать обратное. Кроме того, в тот же период и объединенная оппозиция 1926 – 1927 годов, которая до этого постоянно поддерживала тезис о необходимости обескровить кулака и частных торговцев с помощью налогов и цен, а не мерами принуждения, также вышла за рамки нэповской схемы и предложила (до зернового кризиса) тем 10 процентам крестьян, которые были верхушкой своего класса, навязать принудительный зерновой заем, равный 150 – 200 млн. пудов (2,5 – 3,3 млн. тонн)[126].