Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Дебаты об экономической политике в 1926 – 1927 годах шли в обстановке бурных политических разногласий. В них приняли участие все политические руководители и все сектора экономической администрации. Уровень дискуссии был довольно высок. Многие главные политические руководители имели опыт хозяйственно-административной работы или хорошо знали марксистскую политэкономию; в некоторых случаях они знали и то и другое. Два главных участника дискуссии по экономике – Бухарин и представитель левой оппозиции Преображенский – были прекрасно подготовленными экономистами. В хозяйственной администрации, однако, лишь очень небольшое число членов партии занимало важные должности. В 1925 году только 29 процентов «ответственных работников» ВСНХ были членами партии, а из числа специалистов – всего 6 процентов[120]. Еще в 1929 году лишь пятая часть из 500 работников центрального аппарата Госплана состояла в партии[121]. Партия доверяла «беспартийным специалистам», и в особенности двум группам экономистов, придерживавшимся противоположных точек зрения; это были бывшие меньшевики, В.Г. Громан в Госплане и А.М. Гинзбург в ВСНХ, и бывшие эсеры: например, Н.Д. Кондратьев – консультант Наркоматов земледелия и финансов. Эти беспартийные экономисты находились под влиянием как марксистского, так и западного экономического учения и, являясь экономическими консультантами, были прекрасно подготовлены, поскольку имели опыт работы в экономической администрации в трудные периоды военного коммунизма и нэпа. Диапазон их позиций был широк: от энтузиазма в отношении плановой индустриализации до твердого убеждения в необходимости сконцентрировать ресурсы на развитии крестьянского хозяйства. Словом, в большинстве случаев они были социалистами, причем еще с дореволюционного времени, хотя и принадлежали к разным направлениям.

3. Марксизм и переход к социалистической экономике: 1925 – 1927 годы

Классический марксизм предполагал, что социалистическая экономика будет безденежной экономикой, все средства производства в ней будут общественной собственностью, а товарообмен будет заменен продуктообменом. Социализм должен был стать лишь первой фазой коммунизма: при социализме производство не создает еще изобилия, плоды общественного производства распределяются «по труду», а не «по потребностям». Однако деньги нужны не для этого. Маркс писал в «Капитале»:

«При общественном производстве денежный капитал отпадает. Общество распределяет рабочую силу и средства производства между различными отраслями производства. Производители могут, пожалуй, получать бумажные удостоверения, по которым они извлекают из общественных потребительных запасов то количество продуктов, которое соответствует времени их труда. Эти удостоверения не деньги. Они не совершают обращения»[122].

К этому предположению Маркса обращались все советские партийные экономисты в 20-е годы. Кроме того, почти все они приходили к неизбежному выводу, что поскольку политическая экономия изучает товарное производство, то социалистическое и коммунистическое общества не являются объектами ее исследований и их следует изучать иными методами. Нет сомнения, что некоторые беспартийные экономисты считали эту точку зрения утопической и предполагали, что социалистическая экономика в какой-то мере останется товарной экономикой. Однако они не могли открыто усомниться в правильности господствовавшей точки зрения, которая глубоко укоренилась не только в работах академических марксистских экономистов (их труды зачастую были пустыми и схоластическими), но и в среде общественных деятелей вроде Бухарина и Преображенского. Эта концепция доминировала до начала 30-х годов.