Марксизм в России начинался со лжи

К сожалению, до сих пор как-то мало обращается внимания (да и обращается ли?) на то, что прежде-то всего именно великая русская классическая литература — если она даже и не отразила непосредственно жизни крестьянской общины (а она ее тоже не замечала, пока не появились писатели-народники Успенский, Каронин, Энгельгардт и др.), — да, повторяю, именно русская классика вознесла на высоты мирового духа безущербную, в сущности, идеальную социальную справедливость, заключающуюся (в последнем-то счете), действительно, в нестяжательстве (понятом к тому же предельно широко). Русская классика никогда ведь не поэтизировала ни собственника, ни какую бы то ни было собственность — чего не скажешь о литературе Запада. Исходила наша классика из необходимости именно социального равенства людей. И поэтому — неосознанно, оттого, однако, не менее органично — она защищала если не прямо крестьянскую общинность (объективно-то она ее всегда защищала!), то непременно — христианскую. Но — общинность же! И тут дело уже шло, стало быть, об отрицании западного индивидуализма, из которого в Европе выросли буржуазное сознание, буржуазная и всякая другая эксплуататорская жизнедеятельность.

Недаром же нынешние наши «западники» (сегодня отвергающие любую социалистическую ориентацию и, в сущности, выступающие за ассимиляцию ее в плотных слоях капиталистической системы) — недаром они все чаще и чаще (сначала это было будто невзначай) бросают упреки даже и самой русской классической литературе-подвижнице. В том, что это она, мол, подготовила Октябрь 1917 года... Отыскали и у праведницы грех! Стяжатели берут верх, стяжатели…

Анализировать здесь и сейчас конкретные произведения классики есть ли необходимость?

Действительно, Л. Толстой — если смотреть в корень — подвел своеобразный итог именно общинному сознанию России. И дело не только в его публицистике и философии, где (не без обычной для Л. Толстого силы убеждения) он, несомненно, попытался сформулировать, в сущности, общечеловеческий закон бытия, согласно которому именно община и есть единственно справедливая форма человеческого существования. Дело и в общем пафосе несравненного художественного творчества Л. Толстого, как бы он сам в нем ни разочаровывался в известный период жизни. Можно ко всему этому относиться по-разному, но вряд ли имеются основания не замечать, что в вещем сне Пьера Безухова образ хрустального глобуса (Вселенной) четко символизирует социальный, а вовсе не один лишь религиозный идеал именно общинного человеческого и космического братства во Христе.

У Достоевского же это, на первый взгляд, решается вроде бы иначе — к тому же, пройдя через увлечение светской формой западного, фурьеристского социализма петрашевцев, он стал его просто-таки неистовым противником. Но в христианстве-то потом именно Достоевский и создал в конечном счете идеальный образ опять-таки общинной коллективности, не теряющего индивидуальности людей братства, скрепленного абсолютной связью — Богом. Это может быть названо и коммюнотарностью, на чем настаивал Н. Бердяев, пытаясь усилить линию именно органичности и неразрывности общинного братства.

Все это идет как бы даже сверх линии революционного демократизма и народничества, связавших с общиной самое судьбу свою. Перед нами — общероссийская линия отрицания всякой буржуазности. Линия, как раз и начатая Нилом Сорским. А еще ранее — самим принятием христианства.

А ведь плюс к тому есть и мощная (возможно, мощнейшая!) линия русского анархизма, который тоже занимает видное место в национальном и мировом борении духа. Анархизм — особенно как раз русский — превращает общину даже в идеал и нации, и человечества. «Кто знает безвыходное, просто критическое положение нашего народа в экономическом и политическом отношении, — писал М. А. Бакунин в 1870 г., — а с другой стороны, решительную неспособность нашего правительства, нашего государства не только изменить, но хоть сколько-нибудь облегчить его положение — неспособность, вытекающую не из того или другого свойства наших правительственных лиц, а из самой сущности нашего государственного строя в особенности и вообще всякого государства, — тот непременно должен прийти к заключению, что русская народная революция неминуема. Она не только отрицательно, она положительно неминуема, потому что в нашем народе, несмотря на все его невежество, исторически выработался идеал, к осуществлению которого он прямо или незнаемо стремится. Этот идеал — общинное владение землею с полною свободою от всякого государственного притеснения и от всех поборов. К этому стремился он при Лжедмитриях, при Стеньке Разине, при Пугачеве и стремится теперь...» (Бакунин М. А. Философия, социология, политика. — М., 1989, с. 540).