Марлен Дитрих

Спасти меня могла только строгая диета. Никаких пирожных, ни мяса, ни хлеба, я жила на воде и тонюсеньких кусочках сыра. К началу съемок «Трагедии» я сбросила несколько фунтов, что подтверждал теперь заметно убывший «курган» под подбородком.

Я должна стать совершенной.

Ведущие актеры в «Трагедии» были широко известны. Немцы пока еще не видели голливудских звезд, которых отливали за океаном, как новую монету, за исключением Чарли Чаплина. Ему мы поклонялись вместе со всем остальным миром. Однако резкое обесценивание марки не позволяло закупать для показа американские фильмы, и это было намеком на то, что надо растить свой урожай знаменитостей. В «Трагедии» я работала с Эмилем Яннингсом, одним из наших самых известных актеров, который прославился неотесанным и при этом задумчивым видом. Он играл брутального парижского борца, который в порыве ревности убивает любовника своей госпожи и предстает перед судом. Моя героиня Люси, жизнерадостная любовница судьи, отличалась закоренелым эгоизмом. Первую из двух сцен с моим участием снимали крупным планом – я звонила судье и уговаривала его разрешить мне присутствовать на процессе, где будет решаться судьба борца.

В день съемок я, наряженная в отделанную перьями ночную сорочку, так нервничала, что монокль все время выпадал из глазницы. Джо Мэй становился все более немногословным и наконец потребовал оставить эту чертову штуку в покое. Я сидела с телефонным аппаратом на коленях, вся тряслась и едва не плакала. Ко мне подошел Эмиль Яннингс с тюбиком спиртового клея и хрипло пробормотал:

– Приклейте его.

– Спасибо, – прошептала я, смазывая края линзы клеем.

Пока я вставляла монокль под нетерпеливым взглядом Мэя, Яннингс сказал мне:

– Марлен, вы такая милая. Слишком милая для этой глупой истории, которую Мэй надеется превратить в шедевр.

Его доброта совершила чудо. Руди тоже был рядом – следил за съемками с площадки. Сделав глубокий вдох, я сыграла всю сцену за один заход, вызывая в памяти воспоминание о своей веймарской юности и отношениях с Райцем. Я знала, как нужно выглядеть, как играть глазами и какую мимику использовать, чтобы подольститься к немолодому любовнику, даже по телефону. После этого дубля съемочная группа притихла, как обычно ожидая одобрения или осуждения Мэя.

– Неплохо, – хмыкнул он. – Давайте попробуем еще раз.

В следующей сцене я сидела в заполненном до отказа зале суда. Хотя судья не поддался на уговоры и разрешения не дал, Люси все равно пробралась на заседание. В последний момент я решила отказаться от скользкого монокля, отдав предпочтение театральному биноклю. Я прятала его, пока не началась съемка, а потом резко вытащила и стала смотреть, как хищная птица, на борца, которого признали виновным и приговорили к смерти. Никаких реплик я не произносила, но выжала из этого эпизода все, что смогла, наделив Люси пылом римской императрицы, следящей с балкона за тем, как львы разрывают на части христиан.

Сцены с моим участием снимали четыре дня, наконец Мэй знаком подозвал меня. Я ожидала выволочки: бинокль не входил в число аксессуаров из моего гардероба. Руди идея понравилась, но и он тоже насторожился и оставался напряженным, пока Мэй оглядывал меня с головы до ног, как на первом собеседовании.

– С лорнетом получилось хорошо, – произнес Мэй. – Но в следующий раз, фрейлейн Дитрих, посоветуйтесь с режиссером, прежде чем вносить изменения в костюм. Вы пока еще не звезда.

– Пока еще не звезда! – воскликнула я, когда вечером Руди повез меня домой.

Мы были немного навеселе, потому что отметили первый успех. Съемки будут продолжаться еще месяц, но с моей ролью было покончено. Я пришла в такое возбуждение, что отбросила обычную осторожность в отношении спиртного и выпила четыре коктейля.

У пансиона Руди взял меня за руку:

– Марлен, он действительно так считает. Он имел в виду, что ты станешь знаменитостью раньше, чем думаешь.

Я вся бурлила от радости, адреналин разливался по сосудам и будоражил сильнее, чем выпитый алкоголь. Порывисто потянувшись к Руди, я прижалась к его губам своими. Он не ответил и сидел как парализованный, пока я не поднесла руку к его паху. Не дав мне коснуться себя, Руди обхватил пальцами мое запястье и прошептал:

– Нет.

– Нет? – отпрянула я. – Но почему?

Подозрения насчет его сексуальности не покидали меня. Хотя он и признался, что испытывает ко мне влечение, однако не сделал ни малейшего движения, чтобы его желание осуществилось. К тому же ему нравилось посещать Ноллендорфплац, где процветали заведения вроде «Силуэта» и ему подобных. Однажды он попросил, чтобы я надела тот смокинг (я оставила его себе) и улыбалась, как ничего не подозревающая женщина, с которой заигрывают. Сам же изображал незнакомца, потягивающего коктейль у бара, после чего появился рядом со мной и спросил:

– Дорогая, что-нибудь здесь привлекает тебя больше, чем я?

Я знала, что некоторым мужчинам нравится нырять и сосать, но, когда спросила Руди, относится ли это к нему, он засмеялся:

– Нет. Но я люблю наблюдать, как тебя хотят другие.

Сейчас он рассмеялся так же: