Марлен Дитрих

– Ладно, – согласился Мэй и снова цыкнул. – Отведи на пробы. Но если мне не понравится, я не хочу видеть ее снова. – Он повернулся к столу, а когда мы направились к дверям, произнес, не поднимая головы: – Руди, Ева сказала, что не видела тебя с тех пор, как мы вернулись из Праги… а ведь ты ее муж.

Муж? Как только мы вышли из кабинета, я отпрянула от него:

– Вы женаты!

Было непонятно, почему это меня волнует, но волновало же, и притом, казалось, сильно.

– Помолвлен, – уточнил он, как будто это что-то меняло. – Ева – дочь Джо. Идем. Сейчас очень хорошее освещение, мы устроим пробы на улице. У нас отличный оператор, Стефан Лоран. Он разберется, как вас лучше снимать.

Пока мы с Руди шли к выходу, внутри у меня все кипело. Он обручен. А мог вообще быть женат, как Райц. Значит, будут сложности. Надо было сконцентрироваться на себе, вспомнить, что это не имеет значения. Я пришла сюда не для того, чтобы переспать с ним, а ради будущей карьеры.

Мы добрались до поля на границе территории студии, где нас поджидал человек с камерой на треноге. Руди снова сдавил мой локоть и, бросив мне на ходу традиционное в театральной среде доброе пожелание: «Сломай ногу», к моему полному ужасу, пошел обратно на студию.

Больше часа Лоран снимал меня, а я послушно выполняла все приказания: стояла возле укрепленного на подпорках белого забора, сидела на нем, падала с него, пролезала под ним и позировала за ним. И тут меня осенило, что я должна выглядеть просто жутко: жаркий сентябрьский день сделал мое платье полупрозрачным, тугие кудри распустились и обвисли, а тщательно нанесенный макияж размазался. Закончив, Лоран показал мне путь к выходу. Я хотела спросить, хорошо ли позировала, но в тот момент мне уже было все равно.

А когда я вернулась домой к голодным кошкам и кинулась готовиться к утренним занятиям, послеобеденным репетициям и вечернему выступлению в ревю, если в последнем еще была необходимость, вопрос об успешности съемки интересовал меня и того меньше.

Неделя проходила за неделей.

Постановку нашу открыли для ограниченного числа показов, а когда закрыли, мы начали репетировать «Укрощение строптивой» Шекспира. Герр Хельд полагал, что ни один актер не может считаться сто́ящим, пока не сыграл в пьесе Великого Барда. Но, что было еще важнее, в академии, как и всюду, не хватало денег, а репертуарные спектакли по классическим произведениям приносили доход. От нас, студентов, ожидалось, что мы будем зарабатывать свою долю и возвращать «долги» хваленой академии, которая мостила наш путь в профессию.

В конце концов я вынуждена была покориться неизбежному и ушла из ревю. Управляющий не уволил меня, как грозился, но я не могла посвящать себя актерскому ремеслу, танцуя по вечерам до полного изнеможения. Чтобы восполнить потерю в доходах, я откликалась на любые предложения поработать моделью. Этого хватало только на то, чтобы иметь скромную пищу и крышу над головой, но я справлялась. Герда присылала мне по телеграфу кое-какие деньги. Она все еще оставалась в Ганновере и без конца звонила, обещая скоро вернуться, а я поймала себя на мысли: Камилла была права, заявив, что работа моей подруги на выезде постепенно превратится в постоянную. Создавалось впечатление, что Герда не хочет возвращаться. Она будто подталкивала меня к тому, чего больше всего боялась: чтобы я предала и бросила ее.

Однажды вечером после очередной выматывающей репетиции с Хельдом, который шипел, что я, очевидно, не воспользовалась его советом, я вышла из Немецкого театра и увидела Руди. Он стоял рядом с двухместным синим автомобилем – редкостью в Берлине. Я прошествовала мимо, будто вовсе не знакома с герром Зибером. Он побежал за мной, взял под руку. Я бросила на него сердитый взгляд:

– Отпустите!

– В чем дело? – изумился он. – Чем вы расстроены?

– Расстроена? – переспросила я. – С чего бы это мне расстраиваться? Вы выставили меня идиоткой на этих ваших просто собеседовании и пробах. Ваш оператор снимал меня, как доярку. И… вы не проводили меня к выходу – я искала дорогу сама.

– Марлен, я был вынужден так поступить и не могу повлиять на каждое решение. Джо человек особенный. Он не любит, когда кто-то вмешивается в подбор актеров. Я и без того уже испытывал судьбу, пригласив вас на пробы.

– Понятно. Ну что же, с вашего позволения, я вечером выступаю в хоре.

Никакого выступления не было, просто я хотела уйти, но Руди снова взял меня под руку:

– Вы получили роль.

Я замерла. Не веря услышанному, я поймала его взгляд. Руди улыбался. В свете угасающего дня он выглядел таким юным, совсем не похожим на того лощеного незнакомца из кабаре. Просто был сейчас самим собой – мужчиной двадцати с чем-то лет, очаровательным сверх всякой меры.

– Я… я получила роль?

– Да, – засмеялся Руди, показав ряд безупречных зубов. – Пробы были ужасные, но они открыли Джо то, что я разглядел сразу. У вас есть потенциал. На пленке вы просто сияете. Я не мог оторвать от вас глаз.

– Но больше этого никто не видел. И если пробы были так ужасны, как я могла сиять?