Марлен Дитрих

– Она нелепа, – сказала Анна Мэй, когда мы валялись на кровати в ее маленькой квартирке рядом с Кохштрассе, где встречались раз или два в неделю. – Ты видела ее прошлым вечером? Она таскалась с этой своей тигриной шкурой, как будто была на сафари. Если ты когда-нибудь появишься на публике голой с веером из перьев а-ля Бейкер, у тебя за спиной будет стоять Лени во всей своей красе.

Я зажгла сигарету, затянулась сама, а потом поднесла ее к губам подруги:

– Кстати, об а-ля Бейкер, почему бы нам не сделать свой номер? Мы бы позабавились и заработали немного денег.

– Номер? – покосилась на меня Анна. – Такой, как…

– Как насчет пения? Назовемся «Городские сестрички», найдем заказы где-нибудь на Ноллендорфплац. Не в хороших кабаре, разумеется, – сказала я. – В такие нас, конечно, не возьмут, но в другие… Я уверена, мы справимся не хуже, чем одетые девчонками педики или королевы накладных пенисов.

– Особенно если приколем саше с фиалками к причинным местам, – развила мою мысль Анна Мэй. – Но Лени не способна взять ни одну ноту, пусть даже от этого будет зависеть ее жизнь. Она разозлится, если мы ее не пригласим.

– А кто говорит, что мы ее не пригласим? Раз она не может петь, будет представлять нас и отпускать скабрезные шуточки.

– Ты больше не так слепа, – протянула Анна и опустила пальцы к моему пупку. – Чтобы вытеснить соперницу, заставишь ее увядать в твоей тени.

Лени закипела, но не отказалась. Я установила строгое правило: ни наркотиков, ни выпивки. Анна Мэй могла себя контролировать, а вот у Лени была склонность к излишествам, особенно в подходящем настроении. Я подобрала песни Брехта и костюмы – одинаковые фраки, только мой был из белой шелковой ткани в рубчик. В «Силуэте», «Белой розе», в «Навеки твой» и прочих кабаре мы заявляли свой номер каждый день, когда не работали в других местах. Лени разогревала публику шаблонными остротами, после чего в луче прожектора появлялись мы с Анной Мэй. Она подпевала мне голосом, полным страсти, а главную мелодию вела я. Нарумяненные мальчики, безвкусно разодетые трансвеститы и пьяные лесбиянки впитывали в себя слова песен вместе с дымом моих бесчисленных сигарет.

Трансвеститы обожали меня, осаждали, прося советов во всем, начиная с макияжа: «Марлен, как по-твоему, этот оттенок помады не слишком ярок?» – и заканчивая аксессуарами: «А эти запонки с золотыми нитями? Они выглядят божественно или кажется, что к ним не хватает перчаток?» В свою очередь, я тоже училась у них разным трюкам, наблюдая, как они, чтобы преувеличить свою женственность, упирают руку в бедро повыше и таким образом скрывают размер кистей, или ходят, выставив вперед таз, чтобы фигура зрительно казалась более округлой, а жилистые икры не бросались в глаза.

Выступления в кабаре открыли мне доступ к влиятельным людям, которые развлекались посещением всяких городских захолустий. Театральные продюсеры нередко заглядывали в кабаре в поисках новых идей. Декаданс был в моде, и где же лучше надышишься им, как не там, откуда он появился? Так же как Анна Мэй и Лени, я иногда приглашала этих влиятельных людей в свою постель, хотя мои связи были скоротечными и всегда строились на принципе: когда страсть утихнет, хорошие отношения останутся.

Марго Лион, жена гомосексуалиста продюсера и писателя Марселлуса Шиффера и поклонница фиалок, которая красила губы черной помадой и отличалась алебастровой бледностью, однажды подошла ко мне после выступления. Она и ее муж хотели пригласить меня в свое новое ревю «Носится в воздухе» в «Комеди Театр». Это была сатирическая пьеса об универмаге, отражавшая социальные потрясения в современной Германии. У меня было несколько номеров, включая песню под названием «Сестрички», ее мы с Марго исполняли вместе: две женщины покупают одна другой нижнее белье, пока их приятели в отъезде.

«Может, это звучит жалко, – пели мы, разглядывая трусы, лифчики и подвязки, – но нас притягивает. Хотя наши ладони влажны и в трусах у нас сыро, это всего лишь фетиш».

Сафический тон песни был настолько очевиден, а песня стала таким хитом, что слушатели всегда требовали повторить ее. Другой номер – песню о радостях клептомании – я исполняла в вызывающем зеленом платье с разрезом до самого бедра, фетровой шляпе с широкими ниспадающими полями и черных перчатках, поверх которых на каждом запястье красовались браслеты из фальшивых бриллиантов. Раскатистым голосом выпевая: «Мы крадем, как птицы, хотя и не бедны, ради капельки секса», я неподвижно стояла на сцене, потом намеренно медленно обходила ее, бросая равнодушные взгляды на зрителей, как будто они были той самой добычей, которую я намеревалась украсть. Публика в восторге вскакивала на ноги и обрушивала на меня шквал оваций.

Так мне впервые аплодировали стоя.

Похоже, напускное безразличие действительно вызывало обратную реакцию.