Самые внушительные помещения в доме — библиотека и кабинет. Никак не средневековые, скорее, позднеренессансные по стилю, оба эти помещения идеально приспособлены для работы. Солнце тут бывает только рано утром, а балконы, опоясывающие высокий кабинет по периметру, вообще всегда в тени. Все стены кабинета, кроме той, что с камином, заняты нишами, в которых на открытых полках размещены книги.
Библиотека — прямоугольный зал площадью не менее ста метров. Даже по северной стене, занятой высокими окнами, тянутся книжные полки.
Письменный стол, вернее просторное бюро, за которым были написаны почти все романы Скотта, пожалуй, ничем не примечателен, а вот маленький письменный столик был сделан по заказу писателя из кускор обшивки испанского военного корабля, выброшенного на берег при разгроме Великой Армады. Среди разных редких книг, лежащих в специальной витринке, — карманные часы Наполеона, потерянные им во время отступления с поля Ватерлоо...
Вообще здесь все сохранено таким, как было при жизни писателя. Так, его знаменитый портрет (с двумя собаками) работы сэра Генри Рейберна (родственника Скоттов), был написан в 1809 году и с тех пор так и висит все на той же стене.
В оружейной комнате среди разных портретов — портрет Иакова IV, писанный с натуры. Тут же сабля Роб Роя, фляга Иакова VI, копия ключей от Лохлевенского замка, при помощи которых бежала из заключения Мария Стюарт, какие-то французские кирасы, подобранные после битвы при Ватерлоо... В общем этот домашний музей Вальтера Скотта — не собрание случайных вещей — все предметы имеют отношение к тем или иным его произведениям.
Последнее место, которое мы посетили в Шотландии, — озеро Св. Марии, которому посвящено одно из самых ярких лирических отступлений в поэме.
На берегу озера стоит памятник поэту Джеймсу Хоггу — «Эттрикскому пастуху». Вокруг все поросло темным бересклетом. Огромные, как деревья, кусты терна; по склонам краснеют бесчисленные рябины. Но над водой почти нет деревьев, только группа сосен на полуострове смягчает ровное однообразие склонов в пастельных тонах.
На холмах — пастбища, которые, как всегда в Шотландии, разделены невысокими каменными стенами (только чтоб овцы не перескочили). С одного пастбища на другое (для людей) — деревянные стремянки, наподобие библиотечных, со столбиком. Даже весьма пожилые дамы (была суббота, и народу на берегах было немало) легко перелезали с помощью этих лесенок через ограды и шли вдоль берега озера по тропе, вьющейся среди вереска по пологому склону.
На том примерно месте, где, по описанию Скотта, была часовня, находится водная станция. В основном — маленькие яхты (вроде нашего «ёршика») и виндсерфинг — плоские остроносые доски с парусом. Паруса яркие, всех мыслимых и немыслимых расцветок. Словно из другого мира вламываются они в приглушенные краски пейзажа, в царство полутонов и полузвуков. Кажется, будто озеро не относится к той части Шотландии, что и поныне именуется
Скотт стремился к этим умиротворяющим тихим берегам, которые так хорошо помогают неспешным размышлениям. Но, заметив, что с радостью он бы «остаток дней в долине этой коротал», поэт все-таки переключается на пейзаж полностью противоположный, романтический уже в самом тривиальном смысле этого слова:
Контраст, пожалуй, больше существует в восприятии самого поэта, чем в реальности: километров пять-шесть отделяют озеро Св. Марии от «грозового» Лох-Скена. Спокойное величие и, верно, — в какой-то мере уступает место более резкому и суровому пейзажу. Дорога, уходя выше, становится все уже, потом идет по карнизу, вереск на склонах становится крупнее и гуще. С каждым километром она все неуютнее и неуютнее... И вдруг спускается под таким углом, чтобы только дать возможность машине кое-как, на первой скорости, сползти под уклон. Потом извив и опять подъем, а где-то внизу — маленькое черное нелюдимое озеро.
Даже если смотреть не глазами Скотта, склонного в пейзажах к некоторым преувеличениям, а глазами современного человека, место это достаточно внушительно. Правда, верхом, я думаю, дорога тут выглядела бы менее грозной, чем видится сквозь ветровое стекло.