Мародеры

Еще чаще эти преступления замалчивались, и в данном случае умолчание, безразличие, беспамятство, молчаливое невмешательство сами по себе становятся преступлением. Отнятые у законных владельцев работы постепенно растекались по музеям и галереям, выставлялись на аукционах, переходили из рук в руки, и никто не задавался вопросом: а кому, собственно, должна принадлежать эта картина? Похитителю достаточно было просто не прилагать усилий, чтобы найти истинных владельцев. Притом что в принципе искусствоведы и аукционисты испытывают повышенный интерес к провенансу, нацистский период, казалось, полностью выпал из коллективной памяти. Сама ситуация, в которой никто не задавал вопросов и никто не хотел ни о чем знать, была преступной.

Германия далеко не одна несет бремя ответственности за преступления Второй мировой войны. Многие европейские ведомства, музеи и культурные учреждения страдают такими же провалами в памяти. Не далее как в марте 2013 года Лувр расстался с семью картинами, украденными у французских коллекционеров еврейского происхождения для Музея фюрера. Когда через какое-то время после войны Франция сочла реституцию завершенной, в государственной собственности осталось более 2000 работ. Их распределили по государственным музеям — точно так же как в Германии.

Сегодня, чтобы разобраться в процессе реституции и в законности прав нынешних владельцев произведения, необходимо учитывать эту «двойную экспроприацию».

За пятнадцать лет, прошедших после Вашингтонской конференции, в Нидерландах, Германии, Великобритании и Австрии был создан более или менее отлаженный механизм урегулирования реституционных дел. Шумиха вокруг дела Блох-Бауэра и картин Густава Климта привлекла внимание общественности и музейного сообщества к этой проблеме. Однако названные страны — исключение. Перед Пражской конференцией в 2009 году Claims Conference и Всемирная еврейская реституционная организация составили отчет о достижениях, которых те или иные страны добились за годы, прошедшие после Вашингтона. Выяснилось, что 23 страны не приняли вообще никаких мер и не добились никаких результатов: в их числе Польша, Венгрия и Швеция. Американская писательница Линн Николас считает, что от конструктивного подхода, который поначалу был характерен для дискуссии о реституции, сегодня не осталось и следа:

Я была членом американской делегации на Пражской конференции и участвовала в Вашингтонской конференции 1998 года. Тогда все были настроены идеалистично; в Праге уже было не так. Люди высказывались цинично; думаю, дело сильно испортила вся эта коммерциализация — что адвокаты стали делать на этом деньги.

В Праге была также и Анна Веббер из Комиссии по вопросам разграбленного искусства в Европе. Она тоже разочарована:

Это поразительно. Прошло пятнадцать лет после Вашингтонской конференции, и большинство из тех сорока четырех стран, что в ней участвовали, не провели и не опубликовали ни одного исследования провенанса. У нас есть только четыре страны, где реституция работает, — следовательно, справедливое решение по реституционному иску зависит от того, где сегодня находится украденная собственность. Если произведение оказалось в Австрии, у наследника есть шанс его вернуть, если в Польше или в Венгрии — нет.

Страны Восточной Европы и Россия имели другой исторический опыт, и поэтому здесь вопрос о реституции так и остается нерешенным. Но это может им дорого обойтись. Как писал один дальновидный немецкий прокурор в деле о картине «Берлинская уличная сценка», «искусство не исчезает, искусство — это постоянное напоминание. История каждого произведения — это еще и урок нам. То, что картины семейства Херцог остаются в музее Будапешта, — это красноречивый рассказ о стране, которая так и не смогла разобраться со своей историей».