Мародеры

Как еврей и богатый предприниматель, Фердинанд Блох-Бауэр понимал, что станет мишенью для нацистов. Вечером 15 марта, всего через три дня после вторжения, ему удалось бежать из Вены в Чехословакию. Однако коллекцию пришлось бросить.

На фабрикацию обвинений, необходимых для того, чтобы заполучить все имущество Блох-Бауэра, ушло чуть меньше месяца. Его обвинили в неуплате налогов и в том, что в 1927–1937 годах он скрыл часть своих доходов, подлежавших налогообложению. Был назначен штраф в 1,43 миллиона рейхсмарок. Через несколько недель все имущество Блох-Бауэра было официально конфисковано в счет погашения налоговой задолженности.

Такая судьба постигла всех коллекционеров-евреев, не избежали ее даже семьи, которые владели всего одной или двумя картинами. Геринг закрыл государственные границы, и теперь таможенники имели право вскрыть любую посылку или бандероль, которые могли содержать ценные вещи.

Большая часть конфискованных в Австрии произведений искусства свозилась на склад в охотничий замок Ротшильдов в городке Вайдхофен-на-Ибсе, а также в Музей истории искусств и в императорский дворец Хофбург в Вене. Коллекции Ротшильдов были настолько огромны, что окончательно «узаконить» кражу и подписать договор нацисты смогли только летом 1939 года.

Все австрийское и немецкое имущество Ротшильдов перешло в собственность рейха. Луи отпустили, но он «добровольно» провел в камере еще одну ночь, потому что ночевать ему было негде. На следующий день барон Луи Натаниэль де Ротшильд покинул Австрию нищим.

Хранилища конфискованных произведений искусства переполнились настолько, что к Вене, словно падальщики, устремились высокопоставленные нацистские лидеры в надежде ухватить себе кусок. Искусство не просто указывало на статус внутри партийной элиты, это была еще и валюта — очень удобная и ликвидная в годы войны и кризиса. Большинство не сомневалось, что такие времена скоро наступят.

Не упустили шанса пополнить свои собрания не только партийные лидеры, но и некоторые австрийские музеи, в том числе Музей истории искусств.

Судьбу коллекций решил Гитлер. В середине 1938 года Генрих Гиммлер приказал, чтобы силами СС все работы были перевезены в Берлин и Мюнхен. Однако Гитлер отменил этот приказ и отдал особое распоряжение Гиммлеру: коллекции не должны попасть в руки партийных лидеров. Копии приказа были разосланы Йозефу Геббельсу, Вильгельму Фрику и другим высокопоставленным чиновникам. Этим приказом Гитлер ясно давал понять, что распоряжаться конфискованным искусством будет он сам. В мае того же года вступил в силу новый нацистский нормативный акт — Закон о конфискации произведений дегенеративного искусства (Gesetz über Einziehung von Erzeugnissen entarteter Kunst), дававший рейхсканцлеру исключительное право распоряжаться произведениями, переданными государству. Прошло всего несколько недель после посещения Гитлером Флоренции. Его мечта о Линце начала сбываться.

* * *

Для людей вроде Ганса Поссе будущее новой Германии представлялось весьма темным. Поссе, сын уважаемого архивариуса из Дрездена, был предприимчивым и одаренным директором музея, чья карьера в немецком музейном мире началась очень рано. Прослушав курс истории искусств и археологии в Вене в самом начале века, он на добровольных началах устроился в берлинский Музей кайзера Фридриха и вскоре заслужил репутацию талантливого ученого. Поссе был учеником известного немецкого историка искусств Вильгельма фон Боде, который взял активного молодого человека под свое крыло.

Прослужив несколько лет в Немецком институте искусств во Флоренции и в немецкой Герцевской библиотеке (Bibliotheca Hertziana) в Риме, за несколько лет до начала Первой мировой войны Поссе оказался в знаменитой Дрезденской галерее, а вскоре возглавил ее и оставался на посту директора почти двадцать лет, до самого 1938 года. Приход к власти нацистов в 1933 году стал началом конца для многих директоров культурных учреждений. Поссе был типичной жертвой. Он не состоял в нацистской партии и не симпатизировал художественным идеалам Völkische. В то же время активной антипатии к нацистам он тоже не испытывал. Он был далек от политики, а когда разобрался, куда дует ветер, было уже слишком поздно.