Марокко - красная земля

Прежде чем я проделал много сотен километров по бледу пешком, на муле, на верблюде, иногда на осле или — уже совсем прозаически — в автомобиле, мне случалось видеть этих людей в горах, особенно в Маракеше на знаменитой площади Джемаа аль-фна, на ярмарках и, наконец. в лабиринте улочек этой столицы пустыни. Они несли или везли на продажу на верблюдах, а чаще на ослах плоды земли, овчины, вели домашних животных, а покупали необходимые им городские изделия — металлические, стеклянные, текстильные — и обязательно соль.

Если в марокканских городах — я не говорю о европейских районах, где живут французы, — есть известные элементы европейской культуры: асфальтированные улицы, телеграф, телефон, реже — радио, автомобили, автобусы, то провинция осталась такой, какой была столетия назад. Ее почти не коснулась цивилизация XX в.

"Европеизация" народа Марокко, городской и сельской бедноты сводится в принципе к распространению, и притом повсеместному, трех предметов. Одним из них пользуются мужчины, другим — женщины, третьим — и те, и другие. Это велосипед, там, конечно, где на нем можно ездить (чудесное изобретение — движется быстрее осла, кормить его не нужно, погонять тоже, что представляет собой немалое удобство); ручная швейная машина (как она ускоряет работу!) и патефон!

Марокканцы очень любят музыку и пение. Но далеко не каждый красиво поет и не каждый может нанять музыкантов. А патефон — волшебная машинка, стоит ее один раз купить, и она будет играть годами. На пластинках записаны, конечно, только арабские или берберские мелодии. Европейские песни и музыка здесь непонятны и считаются варварством.

В Маракеше я побывал у европейского инженера Б. У него собственный дом и большая ремонтная мастерская. Дела его шли хорошо. В комнате рядами стояли швейные машины, штук пятнадцать радиоприемников (принадлежавших европейским клиентам), патефоны и пара велосипедов.

При мне пришла женщина из бледа и принесла на голове швейную машину, под которую был подложен тряпичный валик.

Смущенно и робко она попросила отремонтировать машину.

— Поставь и приходи через шесть недель, — коротко ответил инженер.

Женщина покорно согласилась. Не торгуясь, она спросила, сколько нужно принести денег.

Я вмешался в разговор и поинтересовался, откуда она пришла. Оказывается, она девять дней шла пешком. Девять дней пешком с машиной на голове!

Я стал просить инженера сжалиться над ней и немедленно исправить машину.

— Дорогой мой, это для вас я — инженер. Для нее же я — марабут, только европейский, потому-то я и должен оберегать свое достоинство, как и подобает марабуту. А кроме того, видите, сколько машин здесь дожидается. Очередь!

— Но она так долго шла!

— Девять дней — это долго? Некоторые приходят из самой Сахары.

— Но вы все же пожалейте ее, — настаивал я.

— Простите, но, как известно, христиане из далеких стран, со всего мира, сходятся в Лурд [27] в надежде на то, что произойдет чудо и они выздоровеют. У меня тоже творятся чудеса, в их понимании, — добавил он немного смущенно.

— Бросьте вы эти "чудеса". Лопнула какая-нибудь пружина или попросту машина засорилась. Ведь песку здесь предостаточно! Нужно разобрать, прочистить и смазать. Вот и все, — возразил я.

— Легко сказать: "бросьте чудеса". Вы только поглядите, ведь почти каждая машина уже побывала в руках колдуна.

Я присмотрелся к машинам. На каждой — без исключения — висели на шнурочках какие-то раковинки, камешки, щепки (наверное, от священного дерева)…

— Прежде чем попасть ко мне, испорченная машина побывает у марабута. Он колдует, колдует, пока окончательно ее не испортит. Тогда он заявляет, что чары этих проклятых руми сильнее его мусульманских чар. Нужно идти к европейскому марабуту. И тогда — только тогда! — обращаются ко мне. А вам хочется, чтобы я тут же, может еще в присутствии женщины, разобрал машинку, почистил, исправил… А где же чары — я должен оберегать свое достоинство!

— Уважение, и не только к себе, но и ко всей европейской цивилизации, вы завоюете лишь в том случае, если без всяких чудес исправите машину в присутствии берберки, указав при этом, что чары — это ерунда и суеверие.

Женщина стояла молча, испуганная взволнованными голосами двух руми, размахивающих руками над ее машиной.

— Так я приду через шесть недель, — тихо сказала она и вышла.

— Слама… — добавила она на пороге.

— Слама… — ответили мы одновременно.

Вечером, когда стемнело, я пошел в кино, под открытым небом, конечно, ибо кто же может высидеть в зале, похожем на парную баню?

Был четверг, а следовательно, базарный день, когда наплыв людей из провинции особенно велик.

Демонстрировали фильм об экспедиции в джунгли. Зрители живо реагировали восклицаниями и вздохами на все перипетии в жизни охотников. В одном из эпизодов герой фильма, раненый, ползет через полянку в джунглях. Вдруг из зарослей появляется тигр. Он крадется, готовится к прыжку… Внезапно по рядам прошел какой-то странный шорох, мои соседи как бы припали к земле. Неужели их испугал вид тигра на экране?