Марсельская сказка

Неторопливо бредя по дороге вслед за Реми, я не могла оторвать глаз от тонкой линии, не захламлённой туманом или одинаковыми высотками, с огненным шаром, стремительно поднимающимся ввысь, и кроваво-алыми разводами на бескрайнем танзанитовом небе. Поистине волшебная картина, и все её краски лишь для нас двоих: насыщенная зелень обрамляющих проселочную дорогу кустарников, перламутр обретающих силу солнечных лучей и фиалковые облака, плывущие по небу. А позади мы оставили море — сейчас вид с берега на полыхающие рассветом воды наверняка захватывает своей манящей и устрашающей красотой. Но нет, ни под какими пытками я бы не вернулась туда, в этот злосчастный дом, в эту сырость и темноту.

Страшно вспоминать, с каким треском хлопнула дверь крохотной уборной, куда я влетела, повинуясь детской привычке сбегать от проблем и желая как можно скорее избавиться от общества этого мерзавца. Впрочем, маленькую тёмную комнатушку размером с чулан трудно было назвать уборной — в узком пространстве находилась лишь дыра в полу, отделанная гнилыми досками, и старая заваленная газетами тумбочка. На неё я и взобралась, обхватив колени руками и в оставшееся до будильника время заставляя себя возненавидеть Реми или хотя бы попытаться обидеться на него. Большим удивлением для меня стало то, что, тщательно покопавшись в своих чувствах, я не нашла ничего, кроме сожаления о судьбе его семьи. Реми был ещё мальчишкой, когда война началась, и ужас, который он пережил, вполне объяснял его тяжёлый характер. То, что он сказал… это было слишком резко, как пощёчина, как пуля в лоб, как удар в живот. Досадно признавать, но в этом была моя вина. Глупо предполагать, что такой закрытый человек, как Реми, согласится выдавать что-либо о себе таким путем, ещё глупее было такой путь ему предлагать. И это так странно — признавать свои ошибки. У меня было много времени наедине с собой, чтобы смириться с этим, но недостаточно, чтобы разработать план перемирия. К тому же, стоило мне выйти из уборной и встретиться с его хмурым взглядом, как всё сожаление куда-то испарилось, уступив место раздражению и гордости. Он посмотрел на меня, как родитель смотрит на свое дитя, которое мешает ему жить, со вздохом схватил сумку и молча вышел из дома.

Так мы начали и продолжили наш путь — молча.

— Долго ещё идти?

Всё же я продержалась недолго: тишина давила на виски. Мы шли больше пятнадцати минут, и пейзажи, обступившие нас, не менялись — с обоих сторон холмистые поля, утопающие в летней зелени, и ни намёка на цивилизацию. Солнце почти взошло на небосводе, а с запада заходили редкие тучи, но воздух казался наэлектризованным далеко не из-за вероятности очередной непогоды. Со мной был мой личный шторм, и он грозился стереть меня в порошок одним своим взглядом, своим ледяным безмолвием. Конечно, я не была намерена это терпеть.

Но вместо ответа Реми остановился, да так резко, что если бы я шла за ним, а не чуть поодаль, то непременно вписалась бы носом в его спину.

— В чем дело? — я вперила взгляд в его затылок, а затем посмотрела в сторону — туда, где начиналась развилка. У обочины дороги, уходящей направо, припарковался старый грузовик — он рычал и пыхтел, пожалуй, весьма недружелюбно. Я нахмурилась, не в силах унять охватившую меня дрожь. Помнится, именно на грузовике меня доставили в это захолустье. — Это твой друг?

— Да. Пошли.

Хвала небесам! Он заговорил со мной!

Воодушевленная, я двинулась за ним к грузовику, когда ржавая дверь авто со скрипом отворилась, и из салона буквально выпрыгнул молодой мужчина. Он встречал нас, широко улыбаясь и выглядя самым приветливым человеком на свете. Рост у него был невысокий, непослушные русые кудри почти закрывали карие глаза, а улыбка… улыбка была обезоруживающей. Он был как солнце — всё в нем излучало свет. Я непременно улыбнулась в ответ, когда мы встретились посреди дороги.

— Вот видишь, Реми, я тебя не подвёл и встал ни свет ни заря! — мужчина протянул мне руку. — Я знаю, что этот невежа нас не представит, так что позвольте сделать это самому, — он принял мою руку и оставил лёгкий поцелуй на тыльной стороне ладони. Я почувствовала проснувшихся в душе бабочек, что вознесли меня на вершину блаженства — этот жест, маленький, когда-то такой привычный и раздражающий, мгновенно унёс меня в родную обстановку, к чопорным британцам, всегда до скрипа в зубах галантным. И всё в нем было такое родное, такое знакомое… — Меня зовут Артур. Вы можете мне доверять. Если хотите, конечно.

Артур выпрямился, задержав мою ладонь в своей, когда боковым зрением я уловила чужой пристальный взгляд, обращённый к нашим рукам. Он опалил мою кожу, рассыпал по ней толпу мурашек, но когда я повернулась, чтобы уличить Реми, то не встретила ничего, кроме холодного равнодушия и пустой отрешенности. Он смотрел вдаль, поджав губы. Я вернулась к Артуру.

— Эйла. Эйла Маклауд, — улыбка заплясала на моих губах, когда взгляд его карих глаз заметно потеплел. — У вас знакомый акцент.

— О, моя семья эмигрировала из Западного Уэльса ещё до войны.