Марсельская сказка

Гнев отчаянно бился где-то меж рёбер. Я одарила Реми полыхающим взглядом, прежде чем броситься в противоположную от него сторону. Рассудок затуманила злость, задетое эго диктовало, куда бежать, на деле же я просто неслась вперёд, в пугающую тьму, туда, где никто не смог бы увидеть то, какая я слабая, какая я никчёмная и жалкая. Сухие ветки больно царапали руки, пытались ударить меня по лицу. Реми что-то кричал мне вслед. Я не слушала и не слышала из-за шума крови в ушах. Лишь когда я споткнулась о торчащий из земли корень дерева, каким-то чудом не упав, то, наконец, позволила себе остановиться и оглядеться по сторонам. Страх охватил мою душу: кругом стояла почти непроглядная тьма, пока луна скрылась за кронами деревьев, окруживших меня со всех сторон. Но ручей по-прежнему шумел достаточно громко, а значит, я не могла далеко убежать. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я опустила взгляд и заметила справа от себя упавший ствол дерева. На него я и опустилась, обхватив колени руками и устроив на них подбородок.

«Дура, какая же ты дура!»

Справившись с дыханием, я прислушалась к окружающим меня звукам. Справа шумел ручей, а где-то в глубине леса ухала сова. И всё равно мысли были громче, они разъедали, разъедали меня изнутри. Но ведь я не сделала ничего предосудительного! «Конечно, ты сделала», — прогремел в голове голос Розалинды. Шарлотт до сих пор краснеет, когда Луи целует её в щеку, а я набросилась на первого встречного, как последняя блудница. Реми давно дал мне понять, что я его не привлекаю, но ведь и он, он тоже не привлекает меня! Грубый, неотёсанный, холодный и молчаливый…

Правда, его поцелуи говорили об обратном…

При одном лишь воспоминании о его горячих чувственных губах по коже расползались колючие мурашки. Если я его не привлекаю, почему же он так пылко целовал меня в ответ? Едва я успела придумать действиям Реми оправдания, как за моей спиной вдруг хрустнула ветка. Я обернулась, испуганно уставившись на нежданного гостя, но сердце, пропустившее удар, вновь забилось в привычном ритме. А вот душа неминуемо вспыхнула обидой.

— Уходи, Реми. Ложись спать в машине. Я разбужу тебя к рассвету, — озвучила я единственную разумную мысль, родившуюся в моей голове, и отвернулась.

Глупо было надеяться на то, что он тотчас послушает меня. Перешагнув через упавший ствол, Реми сел на него на расстоянии вытянутой руки от меня и тяжело вздохнул. Я следила за ним боковым зрением, хмурясь и нервно кусая губы. Загадочные звуки и дурманящие запахи летней ночи нисколько не успокаивали.

— Эйла, ты должна меня выслушать.

— Я же сказала, что всё поняла, — раздражённо фыркнула я.

— Когда началась война, мне было тринадцать, — вдруг сказал Реми — настолько тихо, что сперва я и не поняла, что он обращается ко мне.

Я нахмурилась, не понимая, что происходит, а он медленно продолжил:

— Мы жили в Марселе: я, мама и старшая сестра, Дайон. С нами был ещё отец, но он служил на флоте и появлялся дома пару раз в год. Я плохо его помню. Только его грубый голос и большие мозолистые руки. Он часто трепал меня по волосам, что, знаешь ли, жутко меня раздражало.

Ничто не могло объяснить чувств, захлестнувших меня в этот момент. Я оглохла, ослепла, онемела, и мир мой сомкнулся вокруг его голоса, жадно желая знать правду. Мой взгляд был устремлен на его бледное осунувшееся лицо, изредка опускался на запястья, что нервно заламывал Реми. Казалось, каждое слово даётся ему с трудом, будто сам он исследует запретную территорию своих воспоминаний — болезненных и тяжелых. Зачем же он рассказывает это? Воздух вокруг меня превратился в смолу. Я повернулась к нему всем телом, видя лишь его профиль. Взгляд Реми был направлен куда-то вглубь леса, и он снова заговорил.

— Сколько я себя помню, он без конца твердил мне: встречай опасность гордо и стойко, как корабль встречает волну в шторм. Ведь быть смелым — это единственный способ спастись. Я помню то утро, как сейчас. Август, даже в ранний час стоит невозможная жара. Мы с Дайон сидели за столом в нашей просторной светлой кухне, молча завтракали. Мама выглядела счастливой и встревоженной — мы все ждали письмо от отца. Она вся светилась, когда выпорхнула из квартиры на улицу, чтобы взять утреннюю почту, — его голос задрожал, а к последней фразе и вовсе перешёл на шёпот.

Я знала, что каждое сказанное им слово острым кинжалом вонзается в горло. Знала, потому что по какой-то таинственной причине пропускала через себя всю боль его воспоминаний. Но что заставило его пойти на это? Мои слова? Моя обида? Разве не этого он добивался? Пытаясь убедить себя в том, что мне безразличны его терзания, я из раза в раз терпела неудачу. Эгоистичное «пусть немедленно расскажет мне правду и утолит моё любопытство» разбивалось о глухую тоску в сердце, его тоску… почему же она так заполонила меня изнутри?

Не позволив Реми продолжить, я придвинулась ближе к нему и, положив ладонь на его бедро, заглянула ему в глаза.

— Не надо, — прошептала я. — Не говори. Я знаю, что тебе тяжело. Я не стану давить.