Маршрут Эдуарда Райнера

Росомаха не поймалась ни в этот день, ни в следующий, зато они досыта наедались ухой, жареной щукой и глухарятиной, которую Райнер искусно тушил с брусникой, закапывая котелок в горячий пепел. А из глухариных грудок он жарил на ивовых шампурах шашлыки. Они почти не разговаривали, много спали, вечерами Райнер у костра чинил брюки; шил он ловко, ровными стежками. Погода стояла пасмурная и очень холодная. На третий день загрузили байдарку и тронулись дальше в глубь этой неуютной страны. Райнер был доволен, а Дима с радостью остался бы на старом месте. Черно-красные скальные стены, туман каньона, рев сиплый, пена в сырых щелях — все это угнетало его, и, когда спустили байдарку на плес выше порогов, он облегченно вздохнул.

— Теперь-то наверняка оторвемся от всех, — сказал Райнер.

Они гребли до вечера и остановились на берегу узкой протоки, заросшей осокой.

— Где-то недалеко то озеро травяное, которое я видел в бинокль, — вслух размышлял Райнер.-Пока следов людских не видно. Надеюсь, и не будет.

Дима не отвечал, он старался понять смысл тех строчек, которые всплыли откуда-то той бессонной ночью, но смысл ускользал. Или его и вообще не было.

6

Узкая протока привела в большое озеро с островками, поросшими старыми березами и соснами. С одной сосны снялся белоголовый орлан, сделал круг, завис, пошевеливая кончиками крыльев, разглядывая с высоты незваных гостей. Они плыли, отыскивая следующую протоку, но мыс за мысом оставался позади, а протоки не было.

— Кажется, тупик, — сказал Райнер*

Оставался только дальний конец озера, где стеной стояли камыши. Они погребли туда почти без надежды, но в камыше открылся узкий проход. Течения почти не ощущалось, над кувшинками дрожали стрекозы, за камышом ничего не было видно. «Куда мы лезем? — думал Дима. — Лезем, лезем, а куда — не знаем…»

Он первый увидел поселок. На склоне еловой горы серели бараки, избы, у воды чернели баньки.

— Приехали, — зло сказал Райнер и бросил грести.

Да, в самом глухом углу стоял этот поселок, один дом даже двухэтажный, белели изоляторы на столбах, поблескивали стекла в широких не по-северному рамах. Но что-то странное было в глухой полдневной тишине, в молчаливых домах, которые надвигались все ближе. Черные провалы окон, рухнувшие крыши, заросли у порогов, ржавый паровой котел у пристани. Две утки с шумом взлетели из-под носа, и они вздрогнули: поселок был мертв.

Поселок был давно мертв. Они молча переходили из дома в дом, заглядывали в выбитые окна, нюхали нежилой запах брошенных комнат, в которых ржавели прутья коек. Осыпавшаяся штукатурка хрустела под сапогами, обои цвели плесенью, у крыльца Дима поднял детский резиновый сапожок. Лет пятнадцать назад это был благоустроенный леспромхозный поселок с конюшней на двадцать восемь денников, с паровой пилорамой, движком, радио, клубом. В клубе еще прели в углу груды старых журналов. Дима разлепил страницы: «Крокодил» за 1949 год, брошюры о вредителях леса. Перед клубом по пояс в крапиве стояла красная облезлая Доска почета. Почему все здесь брошено?

— Лес выбрали и бросили, — объяснил Райнер.

Они сидели на ступеньках крыльца и смотрели вниз, на озеро. Это было именно то озеро, которое они искали: щучье, густо заросшее осокой. Вечерело, холодало, от воды надвигалась стена сырого тумана, такого плотного, что не видно было другого берега. И со всех склонов стекал сюда этот туман, тяжелый, липкий, пробирающий до озноба.

— Гиблое место, — сказал Райнер. — Где будем ставить палатку? В бараках этих спать нельзя.

— Вон тот еще не осмотрели. Там одно окно цело, не выбито.

Дом был на два входа, левая половина сгнила, но в правой одна комната оказалась сухой и крепкой. Бревна проконопачены, в раму вставлены стекла, печка с плитой обмазана глиной. В комнате были нары на троих-четверых, на вешалке — старая телогрейка, банка на подоконнике полна окурков.

— Красота! — сказал Дима.

Райнер помрачнел.

— Кто ж это? — спросил он, хмуро оглядываясь. — Беглые? Браконьеры?

— Может, туристы?

— Откуда? Да и не станут они конопатить да чинить. Окурки от «Беломора», а вон крючки. — Он вытащил воткнутые за доску крючки с обрезками лесы. — Местные, крупные, туристы таких не ставят. — Он открыл печь, поворошил зачем-то золу. — Переночуем, завтра я поищу переволок или протоку дальше, и уйдем.

— Может, поживем пару дней? — Дима смотрел на печь и вспоминал палатку, дождь, холод.

— Я здесь жить не буду. — Райнер открыл дверь, выкинул наружу банку с окурками. — Надо жерлицы ставить — через полчаса поздно будет.

Щука яростно брала минут двадцать перед самым закатом. Туман поднялся выше человеческого роста и колыхался, как вода; у него был привкус болотной гнили и болезни.

Они растопили печь, нагрели комнатку, и Дима с наслаждением лег на нары, разулся. Лайка заскреблась в дверь, но Райнер ее не пустил. Он сидел у стола и протирал телеобъектив. До сих пор Дима не видел, чтобы он что-нибудь фотографировал.