Марсиане

Странно. Мишка столько времени бегал по киоскам, а сейчас даже не пошевелился. Затягиваясь сигаретным дымом, задумчиво смотрел он, как разбухают водой его рассказы.

Потом встал и, наступив на них рваным ботинком, ссутулившись, побрел прочь.

Не оглядываясь, уходил Мишка из пустого осеннего скверика, и хлюпала в разорванном ботинке просочившаяся туда вода.

А на скамейке уже сидел кто–то…

Сидел хвостатый и, утирая глаза мохнатенькой лапкой, о чем–то плакал.

Свое тепло

Погода стояла в этом декабре какая–то вялая. Словно к концу года все свои лимиты выбрала она у природы, вот и получилось так: ни тепла, ни холода, ни дождя, ни снега… Света и того уже не хватало.

Фрол Иванович Скобелев, как вошел в свой кабинет, включил настольную лампу. Незавешенные окна стали серыми. Там, на улице, в этой промозглой серости совершалась какая–то жизнь, но она не интересовала Скобелева…

Не снимая пальто, сел за стол. Стол, обычно заваленный бумагами, был пуст, только под толстым стеклом, покрытым сетью трещинок, белели — такие еще вчера нужные и важные! — инструкции, графики. Трещинки — частенько приходилось стучать кулаком по столу — разбегались в разные стороны, останавливались, встречаясь с другими трещинками. На листах бумаги, подложенных под стекло, трещинки то вырисовывали какие–то немыслимые узоры, то решительно — с угла на угол! — перечеркивали самые важные инструкции. Просто удивительно, что долготерпеливое стекло еще не развалилось совсем.

Косовато усмехнувшись, Фрол Иванович придвинулся с креслом к столу. Все, что лежало под стеклом, было правильным, важным и… совершенно ненужным. По этим бумажкам, в соответствии с разработанными инструкциями, должна была строиться работа завода, но завод давно действовал по другим законам. Ритм его определяли телефонные звонки «сверху» и директивные указания, что сыпались а конце квартала, полугодия, года… Эти указания и умел Скобелев претворять в жизнь, вкладывая теперь уже в свои приказы всю мощь кулака, обрушиваемого на стол.

И как–то, хотя и не должно было ничего получаться, но получалось все, и завод работал, потребляя вместе с дефицитными топливом, электроэнергией, металлом совсем недефицитную, имеющуюся в избытке нервную энергию людей, и прежде всего его, Скобелева, энергию. Это только со стороны казалось легким — потребовать невозможного от начальника цеха и как следует, ударить кулаком по столу, а на самом деле в этот удар вкладывалось столько нервной силы, что сразу темнело в глазах, и потом, отпустив подчиненного, долго сидел Фрол Иванович за столом, вытянув перед собой тяжелые руки, и не видел, не слышал ничего, пока — с каждым годом все дольше длилось это состояние — не рассеивался туман, пока снова не заполняла опустевшее тело сила, которая нужна была для работы.

И всегда трудным и мучительным было это возвращение из небытия к жизни. Торопливо сосал тогда Фрол Иванович валидол и снова подписывал бумаги, говорил с людьми, работал, с удивлением — к этому так и не смог привыкнуть Скобелев за десять лет своего директорства! — замечая, что и после нового его приказа работает–таки завод, хотя, по логике, по правде жизни, давно должен остановиться. И он успокаивался, утихал душой, пока новый звонок, требующий, чтобы завод опять сделал невозможное, не разрывал, подобно раскату грома, установившуюся тишину.

И всегда Скобелев говорил «Нет!», и всегда, повесив трубку, долго еще, не двигаясь, сидел в своем кресле, словно бы набухая этим «Надо!», тяжелея, чернел, пока, наконец, не нажимал кнопку селектора, требуя начальника той или иной службы, и все повторялось…

«Нет!» — слышал он от подчиненного и тогда — «Надо!» — обрушивал кулак на многострадальное стекло, и брызгали из–под кулака белые трещинки, в который раз перечеркивая задуманное и рассчитанное с таким трудом.

«Надо!» — и в заводские ворота вползали составы с негодным, никому не нужным оборудованием.

«Надо!» — и сотни людей отправлялись из цехов косить траву или перебирать картошку.

«Надо!» — набатным колоколом гремело в ушах, и, темнея от холодной тяжести, подписывал Фрол Иванович очередной акт, принимая от подрядчиков–строителей недостроенные цеха и дома…

Но все это было. Все это оставалось в прошлом, а сегодня стол, заваленный в обычные дни бумагами, был пуст, телефон, не смолкавший ни на минуту, молчал. Сегодня последний день работал Фрол Иванович на заводе, и все знали, что завтра не в директорском кресле будет сидеть он, а на скамеечке для пенсионеров в городском парке.

Фрол Иванович даже и не задумывался, что он будет делать на пенсии в своей опустевшей после смерти жены трехкомнатной квартире, куда последние десять лет он заходил только для того, чтобы переночевать. Он не задумывался об этом, но все равно уходил с завода, уходил под орден, под разговоры, что надо бы ему еще поработать, уходил, потому что этот завод полностью выжал его за последние десять лет.