Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики

Я рассказал обо всем дяде Тому и готов был повторить все людям из Корпорации, мистеру Кунье и так далее, – и готов был получить, что мне причитается. Но дядя Том велел мне помалкивать. Он согласился с тем, что я здорово сглупил. Равно как и он сам, и все остальные. Он обошелся со мной мягко. Лучше бы он меня ударил.

Мне очень жаль Подди. Конечно, время от времени она доставляла мне проблемы, когда пыталась мной командовать или внушать свои нелепые идеи, – но все равно мне ее жаль.

Жаль, что я не умею плакать.

Ее маленький диктофон так и лежал в ее сумочке, часть записи в нем сохранилась.

Правда, смысла в нем немного. Она не говорит, что происходит, а только бормочет что-то вроде: «…куда я собираюсь, очень темно. Нет человека, который был бы как остров, сам по себе. Помни об этом, Кларк. Ох, прости, я все напутала, но об этом помни, это важно. Их всех нужно иногда обнимать. Мое плечо… Святой Подкейн! Святой Подкейн, ты слышишь меня? Дядя Том, Па, мама… слышит меня кто-нибудь? Послушайте, это очень важно. Я люблю…»

На этом запись обрывается. Поэтому мы не знаем, кого она любила.

Может быть, всех.

Теперь я здесь один. Мистер Кунья задержал «Трезубец», пока не выяснилось, поправится Подди или умрет. Потом дядя Том улетел, а я остался в Венусбурге – один. Конечно, если не считать врачей, медсестер, Декстера Кунью, который постоянно тут ошивается, и целого взвода охраны. Я никуда не могу выйти без охранника за спиной, а в казино меня и вовсе не пускают – да меня туда и не тянет.

Я слышал, как дядя Том рассказывал обо всем папе. Не все, конечно, поскольку телефонный разговор с двадцатиминутными паузами очень эпизодичен. И я не слышал, что отвечает папа, только монолог дяди.

– Глупости, сэр! – говорил дядя Том. – Я не уклоняюсь от ответственности и не снимаю с себя вины. Она будет лежать на мне вечно. Но я не могу дожидаться вас здесь, и вы знаете почему. Дети будут в большей безопасности с мистером Куньей, нежели со мной… это вы тоже знаете! Но у меня есть что вам сказать, сэр, и вы должны передать это своей жене. Только одно: людям, которые не берут на себя труд воспитывать детей, не стоит их заводить. Вы вечно утыкаетесь в книгу, ваша жена носится бог знает где, а ваша дочь едва не погибла. В том, что она осталась в живых, нет вашей заслуги. Просто повезло. Передайте вашей супруге, сэр, что строить мосты, космические станции и тому подобное – это замечательно… но у женщины есть занятие поважнее. Когда-то, много лет назад, я уже говорил вам об этом… и мне было предложено заниматься своими делами. Сейчас самое время напомнить вам об этом. С Подди все будет хорошо, я уверен, хотя в этом и нет никакой вашей заслуги. Я опасаюсь за Кларка… Возможно, для него уже слишком поздно. Бог может дать вам второй шанс, если вы сами поспешите. Конец связи!

Я мигом растворился в деревянной панели, и дядя Том меня не заметил. Но почему он сказал папе, что опасается за меня? Я совершенно не пострадал, и он это отлично знает. На мне нет даже ни одного ожога, просто перемазался с головы до ног… а вот Подди все еще похожа на труп и опутана проводами и трубками, словно люлька в яслях.

Хоть убейте, не пойму, что он имел в виду.

Я ухаживаю за маленькой феей, потому что Подди захочет ее увидеть, когда поправится настолько, чтобы что-то замечать вокруг. Она всегда была сентиментальной. Малыш требует много внимания, потому что, когда ему становится одиноко, его нужно брать на руки и обнимать, иначе он будет плакать.

Поэтому приходится то и дело вскакивать посреди ночи. Наверное, он думает, что я – его мать. Я не против, других занятий у меня мало.

Похоже, я ему нравлюсь.

Гражданин Галактики

Фрицу Лейберу

Глава 1

– Лот девяносто семь, – объявил аукционист. – Мальчик.

У мальчика кружилась голова, ощущение твердой почвы под ногами вызывало тошноту. Невольничий корабль проделал путь в сорок с лишним световых лет, неся в своих трюмах смрад, такой же, как и на любом другом невольничьем корабле: затхлый дух сбившихся в кучу немытых тел, тяжкий запах страха, рвоты и неизбывной горечи. И все же на его борту мальчик что-то собой представлял, он был признанным членом определенного сообщества, имел право на ежедневный паек и право драться за привилегию съесть его в одиночку. Он даже имел друзей.

А теперь он снова никто и ничто, и его снова собирались продать.

Предыдущий лот увели с помоста, это были две светловолосые девушки, которых объявили близнецами. Торг за них шел оживленно, цена поднялась высоко. Аукционист с довольной ухмылкой повернулся и указал на мальчика:

– Лот девяносто семь. Тащите его сюда.