Марта из Идар-Оберштайна

Высоко облака ватные,
Упаду в траву мятную.
А кругом васильки синие,
Наберусь от земли силы я.

В этот момент Анна поняла, что справится. Ведь у нее есть класс, доска, контрольные. Педсоветы и каникулы. Большая и очень насыщенная жизнь. Она приносит пользу. Она востребована! Нужна!

После занятий решила заскочить к родителям и просто посидеть на своем детском табурете. Послушать о происходящем у отца в гараже, зачерпнуть ложкой мамин молочный кисель и выпить повседневный чай из шиповника. Они заваривали его в алюминиевом чайнике, начиная с ранней осени, и употребляли до конца весны, периодически подбрасывая новые бочонки шиповника. Утверждали, что лучше витаминов не придумать.

В этот раз в квартире стоял форменный бардак. Родители вздумали сделать косметический ремонт и небольшую перестановку. Анна плюхнулась на диван, выудила из недр шкафа пыльный семейный альбом и впилась в выцветшие фото. Вот неулыбчивая прабабка Устинья в окружении двух таких же хмурых братьев. Она выросла без мамы и смеялась только по большим праздникам. Молодая бабушка Мария в кофте с озерами-пуговицами и дед Василий с длинным чубом, зачесанным назад. Девушка привычно перевернула снимок, хотя и так помнила странную подпись, которую старались не комментировать: «Дорогому папаше – мужу моей жены» и год 1946. Со временем подросшая Аня стала требовать объяснений, но родственники тушевались и неуклюже меняли тему. Ссылались на опечатку и на сложное послевоенное время. Неожиданно Анна заметила странный снимок и вскрикнула. На нее смотрела она, только из другой эпохи. Женщина, одетая в темное приталенное пальто, сильно выпирающее сзади, стояла у «пряничного» дома и не мигая смотрела в камеру. Волосы, уложенные петлями, и короткая кудрявая челка делали ее похожей на гувернантку.

– Мама, кто это?

– А-а, это твоя прапрабабушка Марта. Она нездешняя. Немка. Приехала по балам расхаживать, полонезы с менуэтами танцевать, а тут облом. Муж подхватил чахотку и сыграл в ящик. Она пошла в услужение и вместо заполнения серебряной бальной книжки засучила рукава. Огород, свиньи, пасынки. Тут уж не до меховых муфт.

Анна резко поднялась и чуть не опрокинула тарелку с киселем.

– Откуда у нас это фото?

Мама, не отрываясь от телевизионной программы «Жди меня», буркнула:

– Случайно нашлось.

На экране ведущий в сером костюме и репсовом полосатом галстуке рассказывал слезную историю какого-то маленького Саши, брошенного на станции с чудным названием Ерофей Палыч. Анна схватила пульт и сделала тише:

– А где ее могила?

– Я тебя умоляю. Какая могила? Больше ста лет прошло. Никто не знает. Видимо, где-то вросли в землю два голых креста без дат и каких-либо опознавательных знаков.

Папа взял в руки снимок, наклонил голову набок и прикрыл рот рукой:

– Слушай, а ты действительно на нее похожа. И нос, и овал лица, и взгляд.

Мама шикнула, попросив не мешать смотреть. Коротко стриженный парень искал мать, бросившую его в Железнодорожной больнице № 27.

Вечером перезвонил папа и зашептал в трубку:

– Слушай, я тут нарыл кое-что. Оказывается, от прапрабабок праправнучкам передается внешность и обаяние. И еще… Интереснейший факт… Ее место рождения – твое место силы. Только там ты будешь себя чувствовать полноценной и защищенной. Вот только никто не знает, откуда она. Бабка Мария говорила о Бонне, мать придумала Штутгарт. Документов нет. Зацепиться не за что. Вспоминают, вроде бы в городке возвышались холмы и какая-то скальная церковь.

Глава 3 Василий

Нельзя изменить память, не рассекая сосуды.

Виталий Семин

1941 год

Ночью музицировали сверчки. Тараторили о чем-то своем, пытаясь расчесать шевелюру июньской травы. Петухи, сбившись с графика, унизительно кудахтали. Люди спали тревожно, понимая, что внеурочный петушиный хор не иначе как к покойнику. Единственное, они даже не представляли масштаба новопреставленных. Около четырех часов наконец-то стало тихо. Ни ветра, ни стона, ни муторного собачьего воя. Казалось, будто в огромную воронку провалились все звуки и шорохи. Оконное дребезжание, всплески рыбацких весел и лошадиный храп. Горизонт, полосующий небо розгами, лязг колодезной цепи, покашливание колхозного сторожа, приставленного к бахче. Все птицы набрали в клювы воды. Все тучи соединились в один льняной саван. Все звезды стали в строй и щелкнули затворами.

Утром в деревню вестовой привез новость. Прискакал на взмыленной лошади, рявкнул: «Война началась!» Вручил маленький темный флажок и талон, по которому все мужчины призывного возраста должны были отправиться на фронт. Даже многодетные отцы, священники и дети репрессированных. Парни, отцам которых Родина устроила Большой террор, с радостью шли ее защищать.