Марта из Идар-Оберштайна

Мужчин забирали прямо с рабочих мест: с полей, контор, конюшен, гаражей, театров, металлургических и трамвайных заводов. Пехоту свозили из колхозов «Заветы Ильича», «Луч» и «Путь к коммунизму». Брали всех: и мукомолов, и пекарей, и сварщиков, и библиотекарей. За первые восемь дней войны призвали больше пяти миллионов, а потом эту цифру умножили на семь.

Перед сельсоветом пыхтели машины. В открытых кузовах сидели кормильцы и с жадностью обнимали глазами жен и мал мала меньше. Приструнивали коров и лошадей. Оценивали свои хозяйства и мысленно чистили колодези, ремонтировали штакетники, точили косы, столярничали и плотничали. Готовили ульи к зимовке и заменяли старых маток на молодых. Наспех делали всю тяжелую, исключительно мужскую работу.

Провожающие ошеломленно молчали. Устинья, неулыбчивая и неразговорчивая, с детства казалась неживой, как и ее дочь Мария, воспитанная в строгости и впитавшая, что громкий смех, крик, кашель, плач и чихание недопустимы. Еще каких-то пару дней назад она праздновала выпускной вечер. Гармонь в десятый раз исполняла популярное танго «Брызги шампанского», учителя произносили шаблонные напутствия, и заливался обвязанный бликующей лентой медный звонок. Ученики танцевали босиком, радовались своей неожиданно наступившей взрослости и встречали еще прохладное рассветное солнце. Оно вынырнуло из глубины остуженного Днепра, прожгло в двух местах линию горизонта, сделало тройное сальто и покатилось обратно, оглашая Отечественную войну.

Мария провожала отца и брата. Те сидели, прижавшись друг к другу, и одинаково упрямо хмурили лбы. Отца, по всей вероятности, заберут на рытье окопов, брата – в пехоту. Возможно, в тот самый окоп, который заботливо выкопает для него отец. Глава семьи прощался мучительно. В доме оставались одни женщины – жена и две дочери. Младшей на днях исполнилось восемь, старшей – семнадцать. Он неловко прижимал их к груди, не то гладил, не то царапал шершавой ладонью пахнущие любистком косы, а потом опустился на лавку и отдал единственный приказ: «Выжить!» Женщины кивнули, юркнули в грядку еще чувствительной морковной ботвы и расплакались.

Рядом вертелся на все стороны сосед Василий. Парень перед самым Апостольским постом женился и выглядывал красавицу жену. Их необузданная страсть намозолила всем глаза, и свадьбу сыграли в спешке, опасаясь за поруганную девичью честь. Галя где-то задерживалась и прибежала потная, румяная, неуместно счастливая, нырнула в толпу и ловко заработала локтями. Василий расцеловал ее взглядом, поднялся и оглушительно крикнул:

– Отец, береги Галю!

Тот кивнул и приобнял невестку за плечи. Василий опустился на лавку, вытер шапкой мокрое лицо и радостно воскликнул:

– Ничего, товарищи, вот увидите, в Петров день в Берлине чай будем пить!

В этот момент грузовик зарычал, чихнул черным дымом и пополз каракатицей, оставляя рифленый след. Через минуту ускорился, повеселел, подбросил сидящих на кочке. Один из мужчин, пытаясь перекричать работающий мотор, все просил Ульяну купить дочери ботиночки, но чтобы ножку не жали.

В деревне остались женщины, дети, старики. Впереди – жатва, заготовка сена и соломы. Сбор яблок, груш, малины. Выпас коров. Засолка грибов, огурцов, капусты. Успение, три Спаса, Усекновение и Покров. Впереди – ведра воды и коромысла. Несмазанные телеги и неподъемные ульи, ожидающие миграции в лес. Отелы и окоты. Рубка дров. Чистка снега и дымохода от сажи. Женщины окинули взглядом прямоугольники полей, всплакнули, а затем подоткнули юбки и принялись за работу. Дети старше пяти мигом стали взрослыми. Беззубые встали с бревен, на которых привычно грели на солнце хрупкие кости и изношенные в коленных чашечках хрящи, и принялись за сбор смородины. Разменявшие шестой десяток продолжали суетиться по хозяйству. Однорукий Оникий преданно стерег баштан.