Мартиролог. Дневники

«Глубокоуважаемая Нея Марковна:

Прочла в свежей „Кинопанораме“ Ваши „Заметки к портрету Андрея Тарковского“, и мне захотелось Вам написать.

Я не знакома с Тарковским. До меня, как до многих, лишь доходят рассказы о его трудной судьбе, мужестве, бескомпромиссности, о трудной судьбе почти всех его фильмов. (В чем отчасти повинен и Ваш цех критиков, и что сами Вы признаете.)

Я — лишь зритель его фильмов. Фильмов, которые не кажутся мне таинственными, как иероглиф. Мне понятны мысли Тарковского, его историзм, его озабоченность судьбой России. Форма его фильмов, возможно, и сложна, и потому кто-то, выходя из рабочего клуба, как Вы пишете, может действительно не понять фильм Тарковского. И это действительно тревожный знак. Однако повинен тут не столько Тарковский, сколько „незнанья жалкая вина“, ибо наш зритель не видит сложных фильмов Пазолини, Бунюэля, Алена Рене, Феллини — тех больших художников, которые работают в мировой культуре и среди которых Тарковский занимает ведущее место.

Форма фильмов Тарковского, возможно, и сложна, но мне они понятны, я люблю его фильмы. И знаете, мне даже кажется, что он, Тарковский, говорит простые вещи… И потому, знаете ли, мне как-то не важно, почему мертвая птичка (и чего она символ?) капнула перышком на простыню. И уж совсем мне не интересно, что Дама в темном платье из „Зеркала“ — это директор картины Тамара Огородникова (что, кстати, знает узкая каста посвященных!). Для меня эта сцена таинственна и прекрасна, потому что метафорична. Я могу только блуждать в своих фантазиях, гадая, что Дама эта — внутренний голос героя, „свой Бог“, который есть у каждого человека, то вдохновение, которое редко нисходит, чтобы человек мог разгадать спущенный ему шифр судьбы. Или это — Поэзия…

Эта сцена, по слову Цветаевой, самознак и самосмысл, необходимый в фильме Тарковскому. Так я думаю. Ну, а критик — ведь он всего лишь вторичен, не правда ли? Он толкователь. Это не уничижение. Это его место. Мера его свободы и дистанции. Неукоснительность его „на Вы“ с художником. А так ли уж Вы, Нея Марковна, убеждены, что окончательностью слов можно дознаться до смысла и самосмысла, не убив их?

Я Вас спрашиваю об этом неслучайно, потому что у Вас, критика такого таланта и ранга, стишком часто встречаю в этой статье нарушение этических норм, нарушение этого неукоснительного „на Вы“ с художником. Со сверкающей свободой Вы пишете, например: „Ведь легко вывести формулу таланта балерины или живописца; определить формулу таланта кинематографиста — мы еще не умеем“. (Прелестно это скромное еще…)

Нея Марковна, но почему в чуждом Вам ремесле, в заведомо чуждом Вам роду искусств Вы убеждены, что эта формула так легко выводима? И кому она нужна? Я представила себе наш балет в виде некоей таблицы Менделеева. Уланова, Плисецкая, Васильев… И у каждого формула! А какая формула, на Ваш взгляд, у Анны Павловой, у Марго Фонтейн? И дальше — все, о чем Вы пишете, вызывает уже скепсис, раздражение, недоверие. А уж когда Вы беретесь давать Тарковскому советы — побольше легкости, юмора, скепсиса в отношении к своему художеству, когда Вы желаете ему преобразиться в Иоселиани, то тут уж позвольте Вас спросить: что это за дурная развязность? Откуда она в Вас? А уж что до „моцартовского“ — „куда уж больше!“ — легкого начала то после превосходной книги Чичерина о Моцарте эти эпитеты в устах критика просто бранные потому что невежественные!

Нея Марковна, мне бы тоже хотелось последовать Вашему примеру и дать Вам совет: осените робостью свои уста когда произносите имя большого художника.

С уважением, Рена Шейко».