Мартон и его друзья

Голос его звучал хрипловато. Впрочем, звонким он становился только в тех случаях, когда Вайда волновался из-за коммерческих или других, доподлинных или выдуманных неудач.

Селеши рассмеялся, хотя пока смеяться было нечему.

— Хочу!

— Мы познакомились в Английском парке, — заговорил маклер, сразу же перейдя «к делу» и к характеристике «товара». — Работает на кондитерской фабрике… В неделю зарабатывает пять крон… Чулки заштопаны… Платье перелицовано… Каблуки стоптаны… Восемнадцать лет… но на вид пятнадцать… сложена прилично… блондинка… Ноги красивые… и прочее тоже. Словом, приодень ее чуть — на улице будут оборачиваться…

Толстые губы Селеши стали влажными. Глаза выкатились. «На дармовщинку вкушает!..» — мелькнуло в голове у Вайды, и он тут же перевел разговор.

— Вы-то знаете, товарищ Селеши, как капиталисты эксплуатируют этих бедных девушек. — Вайда рассмеялся, потом забарабанил по столу пальцами с длинными ногтями. — У этих девушек… как это говорится… нет никакой классовой сознательности… Потому социал-демократическая партия и вынуждена отказывать им в приеме.

— Ну, ну, — обиделся Селеши. Толстые губы его задвигались, будто он еще не отвык от соски. — Рассказывайте лучше…

Глаза Селеши выцвели, губы обвисли. Вайда был доволен произведенным эффектом и продолжал:

— Всякие зрелища, аттракционы… Чудо-паук… гигантское колесо… американские горы… девочка прехорошенькая. Сосиски, ветчина, пиво, пирожное. Понятно?

— Понятно.

— Что понятно? — прикрикнул Вайда на Селеши, у которого снова заблестели губы…

— Что девочка ела, — пробормотал Селеши.

— И вовсе не понятно, куда в нее столько жратвы влезло…

— Не дурите!..

Вайда встал и начал прохаживаться но кабинету. Он был уже в ударе.

— Цыпленок чувствовал себя недурно. Словом… значит… на чем же я остановился?.. Да, верно… В тот вечер я нервничал, как раз… знаете… это случилось тогда… впрочем, неважно…

Он замолк, остановился у открытого окна. Выглянул на озаренную солнцем улицу, оттуда тянуло жарой. Потом оглянулся. Вид у Вайды был расстроенный. Казалось, рассказа сегодня не будет.

— В том доме, где я живу, — заговорил он хриплым, глухим голосом и отошел от окна, — как раз в тот день хоронили какого-то учителя… Помер от чахотки…

Вайда снова замолк. Подошел к письменному столу Селеши.

— Скажите, врач может точно определить, есть или нет у человека чахотка?

Селеши ответил. Но Вайду, видно, и не интересовал ответ. Уставившись в одну точку, он погладил кадык, покашлял, потом встряхнул головой, улыбнувшись Селеши, продолжил свой рассказ:

— «Мужчина будь мужчиной!» Не правда ли?.. Словом, девчонка была довольна, ела и лопотала, что она порядочная, что она должна рано возвращаться домой. Ну, думаю: «На пушку хочет взять». А ведь меня ничем так не разозлишь, как обманом… Тут я зверею… — Голос у Вайды стал звонким. — Это я ненавижу!.. И вот понесла, понесла! Она, мол, порядочная, отец у нее чахоточный, лежит третий месяц, а живут они на те девять крон, что она зарабатывает, да на его пособие из страхкассы. Ну, а на это пособие — вы же сами знаете, товарищ Селеши, — и прожить не проживешь и помереть не помрешь…

— Опять за свое?..

Вайда махнул рукой. Он говорил все быстрей и, горячась и посмеиваясь, шагал взад и вперед по кабинету.

— …Подружка, мол, уговорила ее. «Врешь! — подумал я. — Знаем мы таких цыплят. Цену себе набивает! Ну пусть, пусть попищит!» И представьте себе, сели мы с ней на скамейку, кругом никого… Хотел я ее обнять, она как вырвется… да как влепит мне пощечину!.. Я чуть со скамейки не свалился… «Ты что ж, девица еще?» — заорал я на нее. «Да, — ответила она и потуже стянула воротничок блузки. — Я пойду домой!»

Селеши напряженно слушал.

— И… и что ж, она девушкой оказалась?

— Чего вы вперед забегаете? Терпенья, что ли, нет?.. Я прикинулся, будто поверил ей… Да и, как вам сказать, отчасти поверил даже… Проводил до дому. У парадного поклонился и ручку поцеловал. — Вайда рассмеялся. — Цыпленок не знал, куда и деваться. Посмотрел я на нее, как Псиландер на Асту Нильсен[6], когда он был уже совсем «готов», и так вздохнул, что даже кот свалился с соседней крыши… И поделом ему, нечего серенады задавать!

Селеши расхохотался. Под ним даже стул заскрипел.

— Без котов никак не можете обойтись?

— Говорю ей: «Жаль, что я женат…» Погладил ей руку. Ручка, правда, шершавая. «Жена не понимает мою душу… Она не понимает меня… Я не понимаю ее…» Блузка у девчонки натянулась. Я думал, у меня глаза выскочат… «Семья моя против развода». — И Вайда снова рассмеялся. — Мы остановились на улице Роттенбиллер. Кругом — ни души. Редко-редко трамвай пройдет. Недалеко от нас газовый фонарь. И были мы с цыпленочком, ну, точь-в-точь влюбленная парочка с открыток. «Вы из какой семьи?» — спросила девчонка. «Отец мой был генералом от кавалерии».

Селеши уже не хохотал, а хрюкал. Он расстегнул жилетку, словно боясь, что с нее пуговицы соскочат. Сорочка вынырнула из брюк. Толстые пальцы вице-директора стали поспешно запихивать ее обратно.