Мартон и его друзья

На другой день Мартон явился на свидание, но Фехери не пришел. Тогда Мартон решил пойти к ним домой и пошел было, но позвонить в дверь не решился. (А теперь ему уже помнилось, будто он позвонил, но мать Фехери не впустила его даже в прихожую. «Мой сын дома, но впредь он будет всегда занят», — сказала она вежливо и улыбнулась. И теперь Мартону казалось даже, будто рядом с ней стояла и служанка, которая тоже знала все, потому что, когда он повернулся, насмешливо бросила ему вслед: «Мое почтение!»).

Четыре года прошло с той поры. От переживаний в голове у Мартона все перемешалось, и теперь он во всем винил не своего друга Имре Фехери, а его мать.

Когда ребята с улицы Нефелейч или с других окрестных улиц переставали водиться друг с дружкой, этому всегда предшествовали шумная ссора, всякие слова: «Иди к черту! Я с тобой не вожусь! Ты сопляк!» И разрыв нередко заканчивался дракой, а спустя два-три дня все как ни в чем не бывало. Слова были не нужны, и так было все ясно. Ребята опять играли вместе, болтали, бегали, ходили в атаку на соседнюю улицу и рассказывали друг другу о том, что было на самом деле, и о том, что попросту выдумали. И двор, и улица, и лестницы, и площади — все звенело от ребячьих голосов. «Друзья навек» опять были вместе до первой ссоры или драки.

А с Фехери они никогда и худого слова не сказали друг дружке: и мальчик, и мать его, и горничная — все улыбались. Так с улыбкой и выгнали его.

«Какие ребята будут в этом училище?» — размышлял Мартон. «Может, такие, как Фехери?» В городском, откуда он перешел, мальчишки были совсем другие. Например, у Петера Чики отец был, кажется, портным, пока не помер, а мать и сейчас шьет — на это они и живут. Петер Чики очень хороший парень. Бывает, правда, что набросится на кого-нибудь из друзей, если ему мешают рисовать, но он еще никогда никого не предавал, никого не обижал, а ведь Петер такой силач, что сразу двоих вместе с партой подымает. У Лайоша Балога отец парикмахер, а сам Лайош пишет стихи, и хотя он всегда нарочно перечит, все-таки дружбу считает священной. А Тибор Фечке… вот уж друг, так друг! Что Мартон ни скажет, сразу соглашается и всегда во всем считает его правым. С ним и советоваться-то не стоит, Мартон и так знает заранее, что скажет Тибор. А Геза Мартонфи — Фифка Пес? Отец с матерью у него искусственные цветы мастерят. Ну и так далее… Самый богатый из всех — шваб Рихард Кюне. У них колбасная на площади Кальвария… Мартону Фицеку и его друзьям это казалось, понятно, великим богатством. Прыщеватый Рихард — он был на несколько лет их старше — каждый день приносил с собой в школу груду свиных шкварок и колбасы. Если кто просил у него, он всегда давал, правда, немного и поразмыслив сперва, но давал. Но вообще-то Рихард был так глуп, что в глазах мальчишек это сводило на нет все его «колбасное богатство». Он почти в каждом классе сидел по два года. Семнадцати лет Рихард все еще учился в четвертом классе городского училища. И он и его родители радовались, когда кто-нибудь из хороших учеников, например Мартон, приходил к ним в гости.

Словом, знакомая среда, знакомые родители, знакомые квартиры — большей частью комната с кухней и куча детей, как и у Фицеков. В квартирах тот же запах постельного белья, еды, морилки для клопов и простого мыла; та же мебель, а если чуть похуже или чуть получше, как, например, у Рихарда, — это даже незаметно. У Рихарда в комнате вместо керосиновой лампы горит электрическая — вот и вся разница. Зато, когда к ним придешь, бывало, в гости, Рихард сразу принесет шкварки в газетной бумаге, положит их на стол и угощает мальчишек; хлеб нарежет мясницким ножом и непременно стоя, как колбасники нарезают ветчину. Отец с матерью входили в комнату прямо из колбасной в засаленных фартуках, останавливались в дверях и здоровались с ребятами. Все они — и родители, и Рихард, и сестра его — были тучны; лица их напоминали спелые помидоры и лоснились так, будто их каждое утро смазывали свиным салом.

«Пойду к Фифке! — решил Мартон. — Раз уж столько времени осталось до начала занятий, надо ж как-то использовать его… Да… Пошли к Фифке Псу!» И на душе у Мартона снова стало легко.

2

Мартон и всегда-то отличался быстрой сменой настроений, но в ту пору, на пятнадцатом году жизни, он, словно апрельское небо, то омрачался, то прояснялся. «Светит солнце, милое солнце, жаркое солнце…»

Молчаливый Фифка Пес был всего на год старше Мартона, но вел себя так, будто старше лет на десять. Этим, должно быть, и завоевал он приязнь и дружбу Мартона, которому часто хотелось забежать к Фифке, поделиться своим новейшим планом — а планов у него ежедневно рождалось с полдюжины, — с восторгом рассказать о книжке, которую прочел, или о ком-нибудь из друзей, с кем они только что приняли важнейшее решение «на всю жизнь». Бесстрастные ответы Фифки чуточку остужали разгоряченную голову Мартона — он задумывался и еще раз обсуждал очередной «план», очередного «друга» или очередное «решение». «А ты как думаешь, Фифка?»