Мартон и его друзья

Учителя отбарабанят урок — будь то урок закона божьего, арифметики, географии, химии, физики, истории, языков или, наконец, «конституции»; плохим ученикам, не задумываясь, запишут в табель «неудовлетворительно», хорошим — «отлично», независимо от того, хорошо ли, отлично или вовсе замечательно выучили они сегодня предмет! Учителя выводили отметки и радовались, что с отличным учеником меньше хлопот, чем с плохим, хотя естественно было бы как раз обратное. «В сущности, что надо отличному ученику? — думали учителя. — Будущее у него обеспечено: из реального училища он может пойти учиться на инженера или на учителя; а если вечерами займется латынью, так и на адвоката вытянет, и на врача, и на судью, и на государственного чиновника; в университет его примут». Остальные же вопросы: как он живет, что творится у него на душе, стремится ли он еще к чему-нибудь, кроме получения аттестата, — до этого учителям не было дела. Не для того их сюда посадили!

Учителя облегченно вздыхали, когда, наконец, уходили домой после утомительных, из года в год машинально повторявшихся уроков. Случалось и так, что, пока ученик отвечает, господин учитель размышляет о том, в чем он должен отказать себе на этот месяц, на этот год, как еще потуже затянуть пояс, чтобы прожить на скудное жалованье. И квартиру пора уже оклеить новыми обоями; жена хочет купить себе пальто; дочка слабенькая, малокровная, ее надо бы вывезти в деревню, чтоб она и молочка попила, яиц, масла, фруктов поела. Да он и сам все больше устает; двадцать лет учительствует, и за это время всего два раза удалось ему отдыхать летом, покинуть дымный, душный город… Углубившись в эти мысли, учитель, бывало, и не заметит, что ученик уже ответил на все вопросы, и продолжает смотреть на него рассеянно, словно ожидая чего-то. Мальчик смущается, пугается… Может, пропустил что-нибудь? Или плохо ответил урок, потому и уставился на него учитель. Две-три мучительные минуты, и, наконец, раздается: «А… а… все… Хорошо… Ступай на место!..»

Учителя, г-н Фицек и друзья Мартона не только подумать, но даже предположить не могли бы, какую роль сыграло в жизни мальчика его пребывание летом в Сентмартоне, где он случайно прочел несколько статей о музыке, за неделю научился у тетушки Терез играть на цимбалах и еще неделю спустя, влюбившись в одну из швеек, пытался палочками, обернутыми ватой, выстучать на цимбалах свои сокровенные чувства. Начинал он снизу, с басовых струн, так как больше всего любил их строгое звучание. Вернувшись в Пешт, он одолжил, и уже не случайно, книжку о композиции музыки, потом прочел «Жизнь Бетховена».

Кто из учителей знал, что Мартон был счастливее всего, когда пел? Поначалу он напевал чужие песни, потом, когда стал подростком, сочинял уже свои — пока песни без слов.

Кто заметил, что его с самого раннего детства влек к себе воинский духовой оркестр, как река влечет ручеек, как море реку? И он шел за оркестром, уходил далеко, так далеко, что уже с трудом находил дорогу к дому.

Кто знал, что лет восьми-девяти он часами простаивал летом перед террасами кафе, где играл оркестр, и не в силах был уйти; даже неминуемые пощечины не могли его заставить образумиться. «А ну, ступай, Отто, — говаривал г-н Фицек, — этот щенок небось и сейчас торчит там у кафе, дай-ка ему в зубы и волоки домой. Я его пощекочу! Десятый час на дворе, будь он трижды неладен!»

А кто заметил, что, прочитав несколько книг о композиторах, Мартон почувствовал вдруг с щемящей радостью, что в нем всколыхнулось что-то и желает явиться на свет, — вот так же и весной после теплого ночного дождя влажная почка на ветке лопается под лучами утреннего солнца, и дерево уже нельзя представить себе без листочков, они стали уже его неотъемлемой принадлежностью. И мальчик решил, не зная даже, как это делается, стать композитором.

Это, однако, не мешало Мартону толкаться и в другие двери: тут играли роль и любознательная натура подростка, и возраст, и тяжелая домашняя жизнь. Он пойдет учеником к бакалейщику; станет актером; починит испортившийся винт керосиновой лампы, чтобы не пришлось покупать новый; поможет матери катать белье, да так усердно и хитро, что сам будет и тянуть и толкать нагруженную тяжелыми камнями каталку — надо же пожалеть усталые руки матери. Он будет готовиться в инженеры, потому что это прекрасно! Инженер проектирует, строит; война-то ведь многое разрушит, вот инженер и восстановит все и даже новое построит. Он и дров наколет в подвале, потому что умеет это лучше всех, поработает часок — и мышцы так и запляшут у него по всему телу. Он поступит юнгой на дунайский пароход, будет кататься от Вены до Черного моря, повидает деревни и города, зори и закаты, постоянно меняющихся пассажиров; увидит и бури, когда небо грохочет и Дунай волнами идет, такими же, наверное, как на море. И сколько у него было планов, он и сам не мог бы их перечислить: «Мечта… мечта… мечта… Свети, солнце… милое солнце…»