Мартон и его друзья

…Мартон дошел до улицы Лошонци и там, как всегда, остановился на минутку, чтобы посмотреть на вздымавшуюся за домами цитадель горы Геллерт. С семи лет, с тех самых пор, как Мартон поступил в школу на улице Лошонци, он каждый день любовался цитаделью, которая вырисовывалась иногда в чистом небе, иногда под облаками и всегда будила в нем мечты. Да и слово звучало так странно, так прекрасно, так певуче: «Цитадель!»

Он свернул на улицу Кериш. Шел, постукивая пальцами по стене кинотеатра «Кальвария», напевал что-то, неустанно обдумывая свой очередной план и то, как он расскажет о нем Гезе. «Как хорошо, когда у человека есть друг!» — думал Мартон, подымаясь на второй этаж. Справа, как раз рядом с лестницей, была дверь на кухню. Мартон отворил ее. Остановился. Из комнаты донесся непривычный шум. Говорил старик Мартонфи. Ему громко и раздраженно отвечал сын — учитель Пал Мартонфи, которого в самом начале войны взяли в армию прапорщиком. Мартон узнал голос господина учителя.

— Видно, Фифки дома нет, — пробормотал Мартон и не решился зайти в комнату. Сел в кухне на табуретку. Ждал.

А в комнате говорили все громче, и слова вылетали на кухню сквозь закрытую дверь. Говорил старик Мартонфи:

— Австрийский генерал Потиорек занял Шабац без всякой подготовки. А теперь пришлось оставить его… Погибли тысячи венгерцев… И ради чего?.. Да все ради того, чтобы кровь из носу, но восемнадцатого августа послать в подарок ко дню рождения этого старого палача телеграмму: «Ваше величество, Шабац у ваших ног!»

— Как вы смеете так говорить? Кого вы называете старым палачом?

— Кого называю старым палачом? Да Франца Иосифа! Как я смею? А так, что я верен самому себе! Мне в жизни осталось только одно: быть верным самому себе! Понял?!

Мартон еще никогда не слышал, чтоб старик говорил так взволнованно.

— И очень плохо! — ответил отцу прапорщик, шагавший, очевидно, взад и вперед по комнате, ибо слышно было, как бьется сабля о каблук башмака. — И очень плохо! На кивере вашего сына, гонведа, прапорщика венгерской армии, стоят инициалы верховного главнокомандующего: «Ф. И.».

— Гонведа?.. И на кивере инициалы «Ф. И.»! Опозорили вы имя гонведа!

— Вы отстали от жизни! Вы все еще живете в 1848 году! А ведь сейчас уже 1914-й, но был и 1867-й! Был Ференц Деак…[45] Мудрец отчизны…

— Лучше бы его, этого «мудреца отчизны», не было. И этого мерзкого 1867 года тоже!..

— Благодарю вас! — крикнул Пал Мартонфи-младший и, должно быть, насмешливо отдал честь. Слышно было, как щелкнули каблуки и звякнули ножны сабли. — Я принес присягу венгерскому королю…

— Вот как?.. Присягу принес? Венгерскому королю? Тому, который еще и сейчас при открытии памятника истинному венгерскому королю Матяшу заставил играть «Готт ерхальте»? Тому, кто в 1849 году приказал казнить тринадцать гонведских генералов… тому, которого проклял за это венгерский народ, провозгласив: «Тринадцать Габсбургов умрут за это не своей смертью!»

— Это легенда!

— Для тебя легенда! А для меня святая истина! Императора Максимилиана, брата Франца Иосифа, казнили в Мексике в отместку за гонведского генерала Дамьянича; эрцгерцога Яноша, второго брата Франца Иосифа, поглотило море — в отместку за гонведского генерала Шандора Надя; престолонаследнику Рудольфу швырнули бутылку шампанского в голову, и он умер за Лайоша Аулиха; королеву Елизавету закололи в Швейцарии за Вильмоша Лазара; Франца Фердинанда ухлопали в Сараево — за Игнаца Терека… И это еще не конец! Настанет час расплаты и за Кароя Вечеи, и за Дёрдя Ланера, и за Кароя Кнезиха. Выучи их имена, сопляк, это они были гонведскими офицерами, а не ты со своим «Ф. И.» на лбу! И как только эти буквы не жгут тебе башку?!

— Видно, судьба еще мало вас покарала! — исступленно крикнул прапорщик. — Вам только и делать цветы на могилы!

— Да, я предпочитаю делать цветы, чем копать могилу венгерскому народу! — послышался разъяренный голос старика. — И только до того, только до того хочу дожить, чтобы своей рукой Сплести венок из цикуты на гроб этого старого палача, когда его пристукнут наконец! Венок из цикуты с алыми розами. Такими алыми, какой была кровь расстрелянных гонведов, какой была кровь Лайоша Батяни, которого…

— Отец!

— …которого казнили, несмотря на показания австрийского министра Везенберга. И когда Шварценберг доложил, что Батяни не виновен, твой коронованный палач ответил: «Очень хорошо, но сперва мы его вздернем!..»

— Отец! Перед вами стоит венгерский гонвед, прапорщик королевской армии…