Мартон и его друзья

— Так знайте же, господин прапорщик, что вы узурпируете имя гонведа! — старик произнес это, задыхаясь, с такой болью, что Мартон испугался: «Бедняге дурно…» — В спальне Франца Иосифа висят три картины: образ девы Марии, портрет полковника Алноха и генерала Хентци. Того Хентци, который в 1849 году орудийными залпами поджигал Пешт, когда не вы, гонведы «Ф. И.», а настоящие гонведы штурмовали замок Буды. А жена старого знаменосца лежала в это время на смертном одре одна, покинутая, в Пеште, потому что сын ее был в числе штурмовавших замок. Старуха слышала грохот австрийских снарядов, падавших на Пешт, в окна к ней несло горький запах горящих пештских домов; в последнюю ночь своей жизни она видела на стене комнаты отблеск пламени горящего Пешта. Так умерла мать Шандора Петефи. А сына ее, если бы он не пал под Шегешваром, твой император повесил бы. Не мешай, теперь я говорю! — гудел голос старика. — Третий портрет в спальне изображает полковника Алноха, который хотел взорвать гордость венгерского народа — Цепной мост, когда в 1849 году войска гонведов заняли Будайскую крепость. Но он погиб, так же как погибнет и его хозяин!.. Не мешай!.. В салоне твоего Ф. И. висят батальные картины из времен венгерской освободительной войны 1848 года. На этих картинах венгерские гонведы изображены бандитами… Я не считаю тебя бандитом, но и не считаю гонведом…

— Если вы сейчас же не замолчите, ноги моей не будет больше здесь! — чуть не плача, крикнул господин учитель, прапорщик запаса Пал Мартонфи-младший.

— Не замолчу! — гремел старик Мартонфи. — Кто виноват, что никогда больше не вернулся к себе на родину Лайош Кошут? Кто заточил в тюрьму Михая Танчича? Кто его — даже дважды — приговаривал к смерти? Из-за кого ослеп этот тринадцатый апостол венгерского народа? Из-за кого сидели в кандалах венгерские гонведы в Куфштейне, в Граце и в Нейгебауде? Из-за кого должны были скрываться венгерцы у себя на родине? Кто преследовал их, как дичь в лесу? Из-за кого бежали за границу, в Америку, в Австрию, и погибали там, несчастные… Из-за него! Мой отец был настоящим гонведом!.. Вместе с Танчичем в Буде томился он в одной тюрьме… Когда он вышел оттуда калекой, ему было всего сорок лет, и он заставил меня, семинариста, принести присягу. Я дал присягу венгерскому народу и не нарушу ее! А ты присягнул палачу венгерского народа — и эта присяга недействительна… Пятнадцатого марта 1878 года я с кафедры церкви говорил о Габсбургах; народ слушал меня так, как будет слушать Христа в судный день… Иезуиты увезли меня в Эстергом… К герцогу примасу… Мне угрожали… Но я выдержал!.. Пытались соблазнить меня всяческими посулами… Тщетно!

— Я слышал это уже сто раз.

— Сто первый послушай… Он предложил мне самый выгодный приход… Я плюнул ему в лицо… Он упрятал меня в камеру панонхалмского монастыря бенедиктинцев… не помогло… Отлучил меня от церкви… Рясу сорвал с меня… В одном тряпье выгнал из монастыря… «Так оно и быть должно», — говорил я и пошел на строительство железной дороги. Выкинули… Поступил в страховое общество — уволили. Нанялся бухгалтером на сахарный завод еврейского барона Хатвани-Дейча. И там меня настигла их рука… Габсбургская католическая церковь мстила мне… «Ладно, — сказал я, — очень хорошо». И с тех пор цветы мастерю…

— Одержимый! — простонал Пал Мартонфи-младший. — Одержимый… Больше вы меня никогда не увидите!..

— Я хочу дожить до того дня, — упрямо продолжал Пал Мартонфи-старший, — когда смогу послать венок на могилу этого старого палача. Венок из цикуты. А кругом будут незабудки, потому что мы ничего не забудем; посередке тринадцать роз, таких же алых, как кровь тринадцати венгерских героев и тех бедняг, которых Габсбурги убили в Шабаце и Галиции. — Старик мучительно закашлялся. — Так и знайте, господин прапорщик, победят они нас или нет, а Венгрия все равно будет в проигрыше.

Дверь из комнаты с шумом распахнулась. Показался Пал Мартонфи-младший, бледный, расстроенный. Мартона он не заметил; с силой рванул кухонную дверь и вышел. Сабля его билась о башмак и дребезжала, как жестяная кружка.

Мартона охватило страшное волнение. Он и раньше знал, что дядя Мартонфи ненавидит Франца Иосифа, но сейчас он услышал и узнал такое, отчего у него все перевернулось в душе. Одержимый? А может, и не одержимый?.. Что ж теперь делать? Остаться? Уйти?

Он прислушался. На кухню доносился только шум со двора. В комнате было так тихо, словно дядя Мартонфи умер. Мартон испугался. Подошел на цыпочках к дверям кухни, открыл ее и захлопнул, чтобы дядя Мартонфи подумал, будто он только что пришел. Потом отворил дверь в комнату. Старик сидел, уронив голову на стол, прямо на бумажные цветы. Когда Мартон вошел, он не шелохнулся. Мартон громко поздоровался. Никакого ответа. Мальчик с испугу закусил палец: «Господи!» Потом в отчаянии начал гладить старика по затылку.

— Дядя Мартонфи!