Мартовские дни 1917 года

Никак нельзя сказать, что правительство попыталось отчетливо провести в жизнь формулу, выработанную государствоведами 3 марта и предоставлявшую ему «всю полноту власти». Очевидно, эта формула была не ясна в первые дни и самим политическим руководителям. Получилось довольно путаное положение, совершенно затемнявшее ясную как будто бы формулу. Юридическая концепция преемственности власти от старых источников мало подходила к революционной психологии, с которой с каждым днем приходилось все больше и больше считаться. Наследие от «старого режима» отнюдь не могло придать моральной силы и авторитета новому правительству. И мы видим, как об этой преемственности внешне стараются забыть. Яркую иллюстрацию дает история текста первого воззвания Правительства к стране, которое в дополнение к декларации, сопровождавшей создание власти, должно было разъяснить народу смысл происшедших исторических событий. Поручение составить проект было дано Некрасову, который пригласил к выполнению его «государствоведов» Набокова и Лазаревского. Проект был выработан при участии еще члена Думы Добровольского, доложен 5 марта Правительству, встретил «некоторые частные возражения», как потом узнал Набоков, и передан был для «переделки» Кокошкину. Последний представил текст, «заново» переделанный Винавером, и в таком виде воззвание было санкционировано Правительством и опубликовано 6 марта. Так как воззвание печаталось опять в типографии мин. пут. сообщ., то неожиданно у Ломоносова оказался и первоначальный проект, который, по его словам, был передан ему для напечатания Некрасовым. Мы имеем возможность таким образом сравнить два текста. Напечатанное нельзя назвать «целиком написанным» Винавером – это лишь переделка набоковского текста. Воззвание вышло компактнее и более ярким: «Совершилось великое! Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия… Единодушный революционный порыв народа и решимость Гос. Думы создали Временное правительство, которое и считает своим священным и ответственным долгом осуществить чаяния народные и вывести страну на светлый путь свободного гражданского устроения… Учредительное собрание издаст… основные законы, обеспечивающие стране незыблемые основы права, равенства и свободы» и т.д. Что же было устранено? – вся историческая часть444 и, следовательно, отпал рассказ о том, как отрекся Царь, как передал он «наследие» брату, и как «отказался восприять власть» вел. кн.

Нельзя не усмотреть здесь устранения, сделанного сознательно в определенных политических видах. Это так ясно уже из того, что тогдашний политический вождь «цензовой общественности», в корне изменивший в эмиграции свои политические взгляды и в силу этого давший в позднейшей своей книге «Россия на переломе» иную концепцию революции, мог написать через 10 лет, наперекор тексту, помещенному в «Истории»: «Уходившая в историю власть в лице отказавшегося вел. кн. Мих. Ал. пробовала (?!) дать правительству санкцию преемственности, но в глазах революции этот титул был настолько спорен и так слабо формулирован самим (?!) вел. кн. Мих. Ал., что на него никогда впоследствии не ссылались»445.

Совершенно естественно, что в Петербурге скрывали о назначении кн. Львова указом отрекшегося Царя, которое было сделано по инициативе думских уполномоченных согласно предварительному плану. Шульгин вспоминает, что, когда он «при удобном случае попробовал об этом напомнить на Миллионной (вернее всего на вечернем заседании в Таврическом дворце), ему сказали, что надо «тщательно скрывать», чтобы не подорвать положения премьера… Но указ был опубликован на фронте 4-го. О нем, конечно, узнали в Петербурге, как и о назначении вел. кн. Ник. Ник. Это вызвало волнение, и «Известия» 6 марта писали: «Указ Николая II превратил кн. Львова из министра революции в министра, назначенного царем, хотя и бывшим», и «демократия должна требовать от Врем. правительства, чтобы оно прямо и недвусмысленно заявило, что признает указ Николая II о назначении кн. Львова недействительным. Если правительство откажется выполнить это требование, оно тем самым признается в своих монархических симпатиях и обнаружит, что недостойно звания Временного правительства восставшего народа. Революция не нуждается в одобрении бывшего монарха».

* * *