Мартовские дни 1917 года

Отмеченная тенденция не может быть случайной – слишком определенно проходит она в первые дни после стабилизации положения. Она имеет целью несколько затушевать в общественном сознании активную роль, которую пришлось играть петроградскому Совету в организации временной государственной власти. Надо думать, что Цент. Ком. партии к. д. сознательно не упомянул в своем воззвании 3 марта об участии Совета, равно как и в официальной осведомительной радиотелеграмме, составленной Милюковым и отправленной в тот же день правительством за границу, функции Совета (одной из «наиболее влиятельных» левых политических организаций) сводились к «политическому благоразумию», а все организующее действие приписывалось Временному Комитету Гос. Думы, солдатскими демонстрациями в пользу которой началась революция 27 февраля. Это не была «карикатура на революцию», как утверждают левые мемуаристы, но это была стилизация революции (сделанная в мягких тонах) под вкус руководителей тогдашней «цензовой общественности»447. «Манифест» 6 марта совсем умалчивал о Совете, говоря только о решимости Гос. Думы и революционных порывах народа.

Бесспорно, авторитет Гос. Думы чрезвычайно вырос в сознании масс в первое время революции. Дума, по признанию Керенского, явилась как бы «символом народа и государства в первые мартовские дни». Правительство не отделялось от Думы – свидетельствовал впоследствии отчет уполномоченной Врем. Комитетом Комиссии, которая была послана на фронт и в провинцию. Их престиж «везде» стоял «очень высоко» – даже такие большевистские деятели, как Крыленко, признавали, что на фронте нельзя было «резко» ставить вопрос о том, что правительство не может защищать интересы народа. Но обыватель не слишком разбирался в терминологии, и поэтому не приходится обманываться – это был авторитет не старого законодательного учреждения, символизировавшего народное представительство, о котором говорила радиотелеграмма за границу, а учреждения, явившегося истоком Временного Комитета, на котором почила благодать революции448… Сама по себе Государственная Дума, исчезнувшая в часы переворота (brusquement – по выражению Керенского), была уже фикцией, которую едва ли возможно было воплотить в конкретном образе. Родзянко говорит, что он настаивал на том, что акты отречения Николая II и Михаила должны «состояться в публичном заседании Гос. Думы». Дума, таким образом, «явилась бы носительницей Верховной власти и органом, перед которым Временное правительство было бы ответственным… Но этому проекту решительно воспротивились…» Надо было признать, что действовавшая до переворота конституция осталась в силе и после манифеста 3 марта, но «юристы кадетской партии резко возражали, считая невозможным подвести под такое толкование юридический фундамент».

Идею созыва Думы разделял и Гучков. Он считал, что Временное правительство оказалось висящим в воздухе. Наверху – пустота, внизу – бездна. Единственным выходом из положения какого-то «захватчика власти – самозванца» мог явиться созыв законодательных учреждений, имевших как-никак «санкцию народного избрания». Гучков допускал некоторую перелицовку в их составе, примерно в духе той, которая производилась тогда в земских и городских самоуправлениях. «В беседах со своими коллегами по Врем. правительству, – рассказывает Гучков в воспоминаниях, – я несколько раз поднимал вопрос о созыве Думы, но не нашел среди них ни одного сочувствующего этой идее… А.И. Шингарев, объясняя свое отрицательное отношение к моему предложению восстановить права Гос. Думы, сказал мне: “Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ее состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна”». Разговор с Шингаревым, передаваемый Гучковым, подтверждает указание на то, что юридическая концепция, установленная толкованием акта 3 марта со стороны государствоведов, не была ясна и лидерам партий. Ими руководила политическая целесообразность, т.е. юридически нечто весьма расплывчатое. Родзянко считал, что отрицательное отношение к идее созыва Гос. Думы вытекало из стремлений деятелей кадетской партии, желавших «пользоваться во всей полноте своей властью». Такое же приблизительно толкование дает и Гучков, не нашедший сочувствия своей идее и вне Временного правительства: «Даже среди членов Комитета Гос. Думы я нашел только двух членов, готовых поддержать мою идею»449.