Мартовские дни 1917 года

Временный Комитет Гос. Думы, поскольку он находился вне этой организованной общественности, не мог служить противовесом «давлению» и «контролю» над правительством со стороны советской демократии. Милюков говорит, что члены Времен. Комитета «обыкновенно» участвовали во всех важнейших совещаниях Правительства с делегатами Совета для того, чтобы уравновесить «давление» и «контроль» Совета над Правительством. О том же упоминает Суханов. Оба историка-мемуариста обобщили факты. Совместные заседания никаких следов не оставили – по-видимому, комбинированное совещание было созвано два раза в апреле в связи с осложнениями, возникшими вокруг «займа свободы» и ноты Правительства по внешней политике549. От нас пока ускользает повседневная практика в отношениях между Правительством и Временным Комитетом, ибо протоколов заседаний последнего не имеем (кроме отдельных эпизодичных выписок). Из протеста Родзянко, посланного кн. Львову 17 марта по поводу телеграфного распоряжения министра земледелия Шингарева о реквизиции хлеба у землевладельцев, посевная площадь которых превышала 50 десятин550, явствует, что между Правительством и Временным Комитетом существовало определенное соглашение, по которому Временный Комитет должен был осведомляться о важнейших решениях Правительства. Родзянко, настаивая на немедленной отмене распоряжения министра земледелия и на передаче вопроса «на разрешение местных компетентных учреждений, которые могли бы разрешить его не на основании теоретических соображений», в заключение выражал сожаление, что «указанные меры были приняты Врем. правит. без предуведомления о них Временного Комитета вопреки состоявшегося соглашения и надеялся, что Врем. правит. «впредь не откажется придерживаться порядка, установленного по взаимному соглашению его с Врем. Ком. Гос. Думы».

Это соглашение было уже прошлым, которое при осложнившихся отношениях политических групп не отвечало уже ни потребностям момента, ни психологии главных действующих лиц. Поэтому «Государственная Дума» и оказалась «неподходящим средством для того, чтобы разделить контроль над Правительством» (слова Милюкова в «Истории»). В дни правительственного кризиса мысль невольно обратилась к фактическому первоисточнику власти, т.е. к первичному соглашению Временного Комитета и Совета. Другого формального выхода просто не было. Политическая роль Врем. Комитета в эти дни была и его лебединой песней, поскольку значение этого учреждения, рожденного революцией, определялось мартовским «соглашением». Набоков рассказывает, что в позднейшей беседе с Милюковым (он относит ее к апрелю 18 г.) ему пришлось коснуться вопроса – была ли «возможность предотвратить катастрофу, если бы Временное правительство оперлось на Государ. Думу» и не допустило политической роли Совета. По мнению мемуариста, эта возможность была «чисто теоретическая». Милюков держался иной точки зрения и считал, что момент был упущен. Таким образом задним числом Милюков присоединялся к неосуществившимся проектам Родзянко и Гучкова.

Впоследствии сам Милюков охарактеризовал достаточно определенно всю иллюзорность такого плана, назвав в эмигрантской полемике с Гурко Государственную Думу после революции «пустым местом». Нетрудно установить момент, с которого лидер партии народной свободы в 17 году изменил свой взгляд на роль, которую может сыграть Государственная Дума в революционное время, – это был день, когда Милюков, покинув ряды Врем. правительства, впервые, по словам Бубликова, появился на частном совещании членов Думы и стал определять свое отношение к коалиционному правительству уже в соответствии со «знаменитой формулой» Совета: «постольку-поскольку»551. Это был день, когда Милюков, по мнению Палеолога, впервые заколебался в своем оптимизме относительно исхода революции.