Мартовские дни 1917 года

Комплименты «истинным представителям революции» были, конечно, в значительной степени тактическими приемами, так как съезд переходил на республиканские рельсы544. Решение это было принято Цент. Ком. партии уже 11 марта, – съезд должен был провозгласить ту самую «демократическую парламентскую республику», к которой так отрицательно относился Милюков. Дух времени требовал такого решения. «Бурю рукоплесканий» вызывали на обывательских митингах слова: «Пусть партия к. д. похоронит § 19 своей программы в той же могиле, где похоронено самодержавие». И партия спешила с этими похоронами. Если старый Петрункевич, не присутствовавший на съезде и присоединивший заочно свой голос за демократическую республику, писал: «монархия морально покончила самоубийством и не нам оживлять ее», то официальный докладчик на съезде Кокошкин обосновал новое положение аргументами другого свойства и несколько странными для государствоведа: население не нуждается больше в монархическом символе – «во время войны оказалось, что нельзя быть за царя и отечество, так как монархия стала против отечества545. Кн. Евг. Трубецкой говорил о «единой национальной воле», диктующей новую форму правления. Резолюция о республике была принята единогласно – к ней не только присоединился Милюков, но и «глубоко» радовался государственно мудрому решению о форме правления, становясь в резкое противоречие с пророческой «проникновенной речью» на Миллионной 3 марта, обрекавшей Россию без монархии «на гибель и разложение». Так быстро шло приспособление к окружающей политической атмосфере. Можно признать, что в нормальных политических условиях форма правления сама по себе еще не служит мерилом демократизма и в партийных программах подчас является вопросом не столько принципиальным, сколько тактическим. Съезд к.-д. стоял перед неизбежным распадом партии, если бы принял монархическую ориентацию… Мы имели уже случай убедиться, что настроения в партии далеко не соответствовали позиции, которую пытался занять Милюков в первые дни революции546. Еще раз эти настроения подчеркнул Кизеветтер, приветствуя 9 апреля приехавшего в Москву после съезда Милюкова. Он отмечал значительную роль, сыгранную лидером партии в перевороте, но роль именно революционную, которая определялась думской речью 1 ноября 1916 года о германофильской партии Царицы. И… тем не менее единогласие в признании республики выражением «единой национальной воли» останавливает на себе внимание. Конечно, требовалось известное гражданское мужество для того, чтобы пойти против течения и открыто заявить в революционное время о своем монархизме, который, естественно, воспринимался лишь в формах легитимных. Между тем публичное исповедание убеждений, шедших вразрез с настроением улицы, могло содействовать оздоровлению политической атмосферы и смягчать революционную нетерпимость к инакомыслящим. Формальное декларирование «прав человека-гражданина» далеко еще не означает осуществление подлинной политической свободы. Русская революция не представляла исключения. Россия была лишь на пороге того «храма свободы», о котором говорила ветеран русской революции Брешко-Брешковская в приветствии, обращенном к Совещанию Советов. Гражданского мужества политические деятели, убежденные в целесообразности конституционной монархии, не проявили547. В демократических кругах республиканское единодушие «цензовой общественности» склонны были считать внешним флером, навеянным моментом, который и нововременцев превращал в «республиканцев». Милюкову много раз приходилось опровергать «вздор», заключавшийся в утверждении, что партия к. д. оставалась по существу конституционно-монархической: «Мы совершенные и верные республиканцы. С конституционной монархией покончила революция», – категорически заявлял лидер партии548.