Мартовскіе дни 1917 года

Наличія таких разговоров не отрицает и офиціальная сводка Алексѣева — их слышали, как было упомянуто, депутаты Янушкевич и Филоненко, в одном полку первой арміи при объѣздѣ Сѣвернаго фронта. Командующій 5-ой арміей на Сѣверном фронтѣ Драгомиров в донесеніи Рузскому 29-го марта совершенно ясно опредѣлил эту психологію "опаснаго свойства", которая стала замѣчать ея в его арміи послѣ "нѣкотораго успокоенія" "в первые дни", и которая свидетельствовала, по его мнѣнію, об упадкѣ боевого настроенія. "Первые дни подряд — писал Драгомиров — ко мнѣ приходили полки, стоявшіе в резервѣ, с заявленіем своей готовности по первому моему требованію итти, куда угодно, и сложить голову за родину". На практикѣ "крайне неохотно отзываются на каждый приказ итти в иконы"[356]; "Всѣ помыслы солдат обращены на тыл. Каждый только думает о том, скоро ли ему очередь итти в резерв, и всѣ мечты сводятся к тому, чтобы быть в Двинскѣ. За послѣдніе дни настойчиво живут мыслью, что они достаточно воевали, и пора их отвести в далекіе тыловые города, а на их мѣсто поставить войска Петроградскаго округа и других больших городов".

Большевицкіе изслѣдователи спѣшат (не слишком ли опрометчиво!) сдѣлать вывод: мир — "таков был первый непосредственный вывод каждаго солдата", получившаго извѣстіе о революціи. Правда, сама по себѣ это нѣсколько иная постановка вопроса, нежели та, что формулируется словами: "под знаком отрицанія войны родилась русская революція". Подобная концепція связана с утвержденіем, принявшим, естественно, парадоксальный вид у Троцкаго: "Революція обнаружила то, что случилось до нея"... "безнадежно было нравственное состояніе. Его можно опредѣлить так: арміи, как арміи, уже не было". Парадокс поддержал Чернов: новой властью армія "была унаслѣдована от старой в состояніи еле сдерживаемаго разложенія. Не революція разложила армію. Противоположное мнѣніе основано на том, что только послѣ революціи это подспудное разложеніе цѣликом вышло наружу". Тайное стало явным. "Что раньше проявлялось в ней спорадически, в видѣ отдѣльных внезапных судорожных конвульсій, то проступило ясной для всѣх наружной синью"... Этот тезис развивал и Керенскій в воспоминаніях, предназначавшихся для иностранных читателей — он утверждал, что в арміи к 17 году исчезла "всякая дисціплина". Еще доныне, в качествѣ формальнаго главы революціонной арміи, на московском Государств. Совѣщаніи, Керенскій шел дальше и называл старую армію, связанную "ненавистными цѣпями механическаго принужденія", "тѣлом на глиняных ногах и почти без головы".

Конечно, отрицать наличность до революціи явленій, которыя могут быть отнесены к числу признаков "разложенія" арміи на фронтѣ, не приходится, равно, как и зарожденіе "солдатской вольницы" в тылу. Соотвѣтствующіе примѣры могут быть многочисленны, начиная со свидѣтельства ген. Крымова, пріѣхавшаго с фронта и утверждавшаго в Петербургѣ среди общественных дѣятелей (по крайней мѣрѣ в передачѣ Родзянко — явно преувеличенной) за нѣсколько мѣсяцев до переворота, что армія "постепенно разлагается" и что "в теченіе зимы может просто покинуть окопы и поля сраженія". "Из сказаннаго ясно — замѣчает мемуарист Родзянко — что почва для окончательнаго разложенія арміи имѣлась на лицо задолго до переворота"... Еще болѣе мрачную картину "разложенія арміи" в концѣ 16 г. набрасывала записка петербургскаго жанд. управленія в октябрѣ 16 г., передавая отчасти наблюденія кадетских парламентаріев и уполномоченных земскаго и городского союзов, рисующих "чудовищную картину жизни тыла и настроенія войск", которая предвѣщает "скорый конец войны". В этих наблюденіях, переданных через жандармских освѣдомителей, "моральное разложеніе" войск смѣшивается подчас с ростом в них настроеній революціонных... Очевидно, это не одно и то же. И записка сама совершенно парализует свой вывод, сообщая наблюденія тѣх же "уполномоченных", что "дух арміи был бы великолѣпен, если бы был хотя нѣсколько выше состав офицеров"...