Мартовские дни (СИ)

— Стихи — не перечень закупок, не философский трактат и даже не роман о воспитании чувств. Они требуют особого подхода. Жаль, вы не можете по достоинству оценить, как изысканно они звучат на латинянском. Безупречное следование древнейшим канонам стихосложения, тщательно соблюденное количество слогов, закольцованность строк — первой и третьей, второй и четвертой. Все-таки Гардиано — очень одаренный молодой человек. Бездумно тратящий свой талант на вопиющие глупости, — Аврелий брезгливо сморщился, возвращая бумажку. — Воспевать распутную женщину и собственные дурные привычки, что в этом хорошего? В кои веки среди ромеев появился человек, способный творить самостоятельно, не заимствуя чужое — но вместо того, чтобы облагородить нравы соплеменников, немедля ринулся в бездны порока.

— Любовь — не порок, — отважно заикнулся царевич.

— Любовь — да. Но не грязное вожделение и похоть, выдаваемые за светлые чувства, — припечатал Аврелий. — Гардиано — тот удручающий случай, когда творение разительно несходно с творцом. Его стихи намного чище, мудрее и возвышенней его самого. За Гардиано еще в Ромусе гуляла дурная слава пьяницы и распутника, так что прислушайтесь к моим словам, царевич — ему не место при дворе вашего отца.

— А может, это не более, чем рыночные сплетни, — невесть отчего озлился Пересвет, пряча за пазуху драгоценную бумажку. — Всегда и везде сыщутся те, кого хлебом не корми, дай швырнуть грязью вслед более удачливому или способному. А Гай — личность яркая и своеобычная. К таким завсегда клевета липнет.

— Молодости свойственно тянуться к молодости. Пагубные изъяны характера частенько кажутся неопытному взору очаровательным своеобразием, — пожал плечами книжник. — Мой долг — предостеречь вас, но принимать решения — это уж ваше дело. Прошу меня простить. Кажется, я увлекся излишними нравоучениями и задержал вас свыше дозволенного.

— Благодарствую за помощь, — выдавил Пересвет. Дверь лавки с глухим стуком захлопнулась. Конь топтался подле крыльца, позвякивая кольцами в удилах и мелкими серебряными бубенцами на сбруе. Обрадованно фыркнул и запрядал ушами, завидев царевича.

— Едем-ка домой, — молвил ему Пересвет, вставляя ногу в стремя и рывком подтягиваясь. — Здесь нам совсем не рады.

Жеребец потрусил вдоль улицы, широкой грудью раздвигая пелену сгустившегося к ночи тумана. Из марева выплывали деревья, расписные ворота, заборы — и пропадали за плечом, снова растворяясь в пепельно-дымчатой пелене. Кованые копыта то размеренно выстукивали частую дробь по деревянном настилу, то хлюпали по раскисшей земле и глубоким лужам. На ум взбрела песенка, которую, бывало, любил мурлыкать под нос захмелевший Рорик, о заплутавшем в туманах рыцаре на хромоногом коне. Рыцарь приглянулся ведьме, но отказал ей. Озлившись, колдунья прокляла и доброго молодца, и его коня. Обрекла вечно ковылять сквозь серую, обволакивающую влагой мгу, не находя дороги к свету и спасению…

Брр, передернулся царевич. Какими все-таки странными порой бывают люди. Многоученый книжник Аврелий терпеть не может виршеплета Гая Гардиано. Завидует, что ли? Или исходит черной желчью из-за давней вражду промеж Ромусом и Ахайей? В исторических трактатах упоминалось, Ромус основала горстка беглецов из разоренного войной эллинского города Траяноса. Спустя сотни лет Ромус окреп и возвысился, силой оружия покорив Элладу и превратив древнюю родину в одну из множества своих провинций. Где война, там неизбежны грабежи и насилие, и эллины до сих пор не могут простить ромеям содеянного. Наверное, Аврелий тоже из таких — не способных забывать, лелеющих давние обиды, как прогорающие угли под спудом.

Мысль скользила прихотливым путем струящегося по многоцветному лугу ручейка. Непонятные слова криво пересказанных виршей стукались друг об друга, как в дальнем детстве зажатые в потном кулачке разноцветные камешки. Пересвет рассеянно вертел их так и эдак, прилаживая друг к другу. Заранее смирившись с тем, что ничего путного у него не выйдет. Не мастак он вирши складывать. Никогда за ним подобного умения не водилось.

Перепутанные латинянские строчки вдруг улеглись ровным рядком, словно нанизанные на шелковую нить жемчуга. Охнув, Пересвет несколько раз повторил явленное вслух, чтоб лучше запомнить, благо ночная улица пустовала в оба конца:

— Ты как тайна с улыбкой змеиной,

С синими, бездонными очами.

И как мед трехтысячелетний,

Душными, черными волосами…

Вот, значит, что написал, а потом скомкал и отбросил Гардиано. Вот каким ромей увидел принца Ёширо Кириамэ. Запутался в силках, сплетенных из гладких, шелковистых прядей — седых от рождения, сгоревших в высоком пламени погребального костра и отросшими заново черными, как безлунная ночь.