Мартовские дни (СИ)

Ну и что прикажете теперь делать — гнать Гардиано из терема поганой метлой? Взывать к совести Ёширо, которой у нихонца отродясь не бывало? Биться в безнадежности главой о сруб светлицы — или же позволить событиям течь своим чередом? Ничего такого особливого не приключилось. Два взрослых, разумных, самостоятельных человека учтиво потолковали об особенностях стихосложения Востока и Запада. Парень с талантом виршеплета написал четыре пронзительные строки — ну, участь ему такая выпала, не способен он не сочинять. Между царевичем и Кириамэ — три прожитых рядом года. Разделенные опасности и тревоги, дружба и сердечная привязанность. Темноглазый ромей пришел невесть откуда, и вскоре опять сгинет неведомо куда. Ёширо просто забавляется, поддразнивая невысказанными обещаниями, выжидая и наблюдая сквозь ресницы, что совершит Пересвет. Начнет рвать и метать, аки дитя неразумное, или явит себя мужем вдумчивым и рассудительным, как положено царскому сыну?

Буду спокойным и сдержанным, уверил себя Пересвет, шагая по объятым покойным сном коридорам царского терема и стараясь потише цокать кованными каблуками по наборным полам. Не из-за чего тревожиться. Можно подумать, ты не ведаешь проказливого нрава Кириамэ. Он как избалованная красотка — замуж вышла, а никак не угомонится, всё испытывает свои чары на мужниных друзьях и случайных знакомых. Не потому, что супруга не любит или изменить помышляет, но лишь оттого, что желает снова и снова убеждаться в своей неотразимой красе. Когда-нибудь Ёширо непременно образумится. Когда-нибудь, да только не сейчас.

Пересвет надеялся, что к его возвращению принц будет спать, но просчитался. В опочивальне неярко горел бумажный фонарь, расписанный пионами. Облаченный в белую нижнюю юкату Ёширо полулежал в постели, укрывшись одеялами и неспешно перелистывая тоненькую книжицу в сероватой обложке. Черные волосы змеились по подушкам — и в самом деле, похожие на удушающие петли, чьё роковое объятие смертельно и сладко.

— Выпросил все-таки, — хмыкнул царевич.

— Одолжил на время, — с достоинством ответствовал Кириамэ. — Хотел проверить одну догадку. Чем похвастаешь, добрый молодец?

— Да нечем особенно хвастать, — Пересвет с шумным вздохом облегчения метнул в угол ставшие за день слишком тесными сапоги алой козловой кожи. — Побывал у ромалы, чин по чину возвернул усопшую деву соплеменникам. Хотел расспросить Джанко, но у того, похоже, от горя ум слегка за разум зашел. Сказал только, мол, сестрица себя блюла в строгости, из дружков никого особо не привечала и с незнакомцами на сеновалы не бегала.

— Невесть почему именно близкие родственники последними замечают неладное, — с видом записного мудреца изрек Ёширо.

— Ладно, а что такое-эдакое ты приметил за Гардиано? — еще в дороге царевич решил, что незачем упоминать о визите в книжную лавку… и об украденном листке с виршами — тоже. Стянув и бросив на лавку кафтан, Пересвет босиком прошлепал по расстеленном на полу толстому персианскому ковру и шмыгнул под одеяла, поближе к знакомому теплу. Ну и денек сегодня выдался. Сплошная суматоха и беготня.

— А-а, это занимательно, — Ёширо перелистнул «Мимолетности». — При всей дурной крикливости и режущей глаз яркости («И этот туда же», — с ехидством отметил царевич) вынужден признать — Гардиано умеет на удивление верно передавать характеры. Всего лишь пара штрихов, но возникает очень выразительный портрет. Я перечитал сборник заново и нашел, что искал. У Гардиано был ондзин. Наставник, хотя это слово не совсем верное. Ондзин — тот, кто своим примером и своей мудростью сделал тебя таким, каков ты есть. В моей жизни, к сожалению, такого человека не случилось. У меня были учителя и те, кто мимоходом уделял мне крупицы своих житейских познаний, а ондзина не встретилось. У Гардиано он был.

— Сесарио, что ли? — неуверенно предположил царевич.

— Нет, — отрицательно повел головой Кириамэ. — Что творилось между ним и Сесарио, я толком пока не разобрался, но ондзин Гая — кто-то другой. Тот, кого он именует патроном, то есть покровителем, и кому посвятил несколько стихотворений. Тот, кто обучил его проницать сущность вещей. Разлука с этим человеком удручает Гардиано намного больше, нежели расставание с дамой Лючианой.

— Ну так давай завтра у него спросим, что за мудрец такой по доброте своей соизволил взять в ученики болтливого проходимца, — Пересвет торопливо прикрыл ладонью широченный зевок.

— Он не скажет, — отложив книжицу, Ёширо затушил плясавший в пионовом фонаре огонек. — Но я все равно вызнаю. Оясуми [Мирных снов].