Мартовские дни (СИ)

— Нет. На здешнем наречии это… — он выдержал паузу, переведя: — продолжай, не мешкая.

— Издеваешься? — заломил бровь Ёширо. Мысленно он оценил и одобрил выбор ромея.

— Нервничаю, — честно признался Гардиано.

— Мы в любой момент можем остановиться, — напомнил нихонский принц.

— Уже не можем. Я это знаю, ты это знаешь… Кстати, я могу разговаривать?

— Да, но постарайся не злоупотреблять моим терпением, — дозволил Кириамэ. — Не спорь и не возражай. Здесь и сейчас я указываю путь, ты следуешь за мной. Раздевайся.

Это простое указание Гай исполнил без малейшего замешательства, споро избавившись от суконной камизы и в пару рывков стянув через голову рубаху. Когда он взялся за пряжку узкого ремешка витой кожи, намереваясь расстегнуть ее и спустить штаны, Ёширо жестом остановил его:

— Нет. Сними сапоги, и довольно.

Ромей наклонился вперед, возясь с завязками на мягких домашних полусапожках. Кириамэ отчетливо разглядел белые тонкие полосы, мелкой сетью тянувшиеся по его плечам, лопаткам и спине. Когда-то — до того дня, когда его лишенное жизни тело объял огонь — нихонский принц тоже был отмечен подобным клеймом. Стыдясь, Ёширо всячески таил зарастающие следы побоев от всех, даже от Пересвета. Благо многослойные красочные одеяния позволяли быстро закутаться с ног до головы даже ночью. Но царевич все равно углядел шрамы, слово за словом вытянул из Ёширо их историю и сурово припечатал сердечного друга полным глупцом. Ёжик ты бестолковый, неужто ты впрямь вбил себе в голову, что пара десятков подживающих царапин способны отвратить меня от тебя? Вроде такой умник с виду, а порой сморозит такое, что хоть стой, хоть падай…

— Садись, — Ёширо подтолкнул к Гардиано тяжелый табурет. — Руки убери за спину. Нет, не так. Обхвати себя за локти. Не оглядывайся, — он сделал шаг в сторону, очутившись у Гая за спиной и заметив, как сразу напряженно окаменели мускулы на спине ромея. Спина, надо признать, была вполне себе крепкая и ладная, теплая и приятная на ощупь.

Опустив ладони на плечи сидящего человека, Кириамэ слегка надавил на точки бесконечного потока ци. Подействовало. Гардиано задышал ровнее и слегка расслабился. Однако не смог удержаться и судорожно передернулся, когда на его предплечье затянулся первый виток.

— Спокойно, — сквозь зубы напомнил Кириамэ, быстро и ловко вывязывая плоский узел на тонкой, с мелкими торчащими ворсинками веревке. Оплетая сложенные за спиной руки и торс Гардиано сибари-паутиной. Одной из самых простых разновидностей — ибо создание по-настоящему вычурного узора наподобие «Летящей хризантемы» могло затянуться до утра — но достаточно крепкой, чтобы без посторонней помощи от нее было не избавиться.

Работая, Ёширо на десяток ударов сердца поймал драгоценное, бездумное ощущение теплой накатывающей волны — когда приловчившиеся руки исполняют обвязку без подсказок разума.

Финальный отрезок бечевки Кириамэ превратил в подобие ожерелья на шее Гардиано, закрепив конец. Гаю достало выдержки пребывать в неподвижности, пока сибари являлась на свет. Поняв, что ритуал закончен, он немедля завертелся ужом, извиваясь, напрягая мышцы и выворачивая кисти в попытках ухватиться за веревку и сбросить ее либо малость ослабить натяжение. Утратив в безнадежной борьбе с хитроумными путами равновесие, ромей едва не завалился на пол. Ёширо поймал его и сызнова усадил ровно.

Убедившись, что веревки и узлы держат крепко, а если он начинает слишком сильно отклоняться назад и дергать руками, то душит сам себя, Гай шумно втянул воздух и вскинул взгляд на Ёширо. В темных глазах читалась озадаченность, а глубже, как поблёскивающие чешуйками в водной толще рыбки, плескались едва различимые смешинки. Отчасти лишенный возможности двигаться, ромей не утратил самообладания и не ударился в панику. Что, безусловно, говорило в его пользу.

Оценив дело рук своих, нихонский принц недовольно цокнул языком. Долгое отсутствие упражнений все-таки сказалось. Плетение вышло небезупречным: треугольные просветы кой-где скосились, а сдвоенные узлы не везде получились одинаковыми и легли ровно. Зато паутина светлой веревки замечательно смотрелась на изжелта-смуглой коже, превращая Гардиано в подобие ожившего иероглифа. Или в диковинную статую.

— Позарез охота глянуть, что ты такое учудил, — хрипловато подал голос Гардиано, угадав, о чем размышляет Ёширо.