Мартовские дни (СИ)

Плотники русичей сколачивали довольно высокие ложа с резными изголовьями и изножьями. Нихонского принца, привыкшего спать на надежном и твердом полу, мягкие кровати раздражали, но сейчас такая пришлась как нельзя кстати. Толчком между лопаток Кириамэ вынудил ромея опуститься грудью и напряженным животом на постель, так, что плоский выступ изножья пришелся как раз ему под бедрами. Гай ткнулся лицом в расшитое покрывало, с усилием перекатил голову набок, отвернувшись к стене. Заерзал, пытаясь нашарить опору, выпрямляя ноги и приподнимая зад. С силой вывернутые назад плечи Гардиано, заломленные руки и прогнувшаяся спина в цепкой оплетке сибари на краткий миг обрели каллиграфически совершенные очертания. Ёширо чуть вздрогнул, уловив, как молоточками забилась кровь в висках и под ребрами зародилось, устремляясь вниз, горячее, тянущее, колючее тепло.

Это было совершенно неуместно. Выслушав чужую тайну, принц не преисполнился отвращением или презрением к Гаю Гардиано. Ну, разве что самую малость позлорадствовал. Обстоятельства человеческой жизни бывают всякими. Ромей из Ромуса не безупречный нихонский самурай, связанный нерушимой клятвой пасть вместе с сюзереном. Он поступил согласно разумениям людей Заката, предпочтя спасти свою шкуру. Если теперь он мучается запоздалым стыдом и гнетущей мыслью об утрате лица, тем лучше для него. Очищение дарует свободу. А вот вожделение к ученику опасно, в этом сходились и кадайские трактаты, и многоопытная госпожа О-Тикусё. Наставник должен исполнять свой долг, безупречно проводя доверившегося ему человека сквозь ритуал, где нет места личным привязанностям и склонностям.

С точки зрения нихонского принца, с лица Гай Гардиано уродился так себе. Зато тело у него было именно таким, какое могло бы прийтись по вкусу Ёширо Кириамэ. Жилистое без излишне выпирающих мускулов, упругое, податливо-гибкое, напряженное, как лучная тетива… узкие бедра и бесконечно длинные, стройные ноги. Подтянутые ягодицы и заманчиво влекущая щель между ними. Мысленно Ёширо треснул себя по рукам, изгоняя настойчивое желание огладить вздрагивающую, мокрую от пота спину Гая, постепенно опуская ладонь ниже и ниже. Почему-то Кириамэ был уверен, что если слегка надавить даже двумя перстами в заветном местечке, тугая плоть уступит вторжению без малейшего сопротивления. Там, внутри, злоязычный наглец Гардиано будет горячим, гладким и очень, очень нежным. Готовым принять все, что пожелает дать ему долгожданный гость — и отдариться достойно.

Кириамэ резко тряхнул головой и до крови закусил кончик языка, вынуждая себя опомниться. Они здесь совершенно не за этим. Это Пересвет, а вовсе не он, мечтает опрокинуть ромея на спину и самолично вызнать, каково провести с ним веселую ночку. Хватит стоять столбом и пялиться на чужую беззащитную задницу, какой бы аппетитной она не мнилась.

Пришлось кашлянуть, прежде чем заговорить, так пересохло во рту.

— Считай, — велел Ёширо. — До десяти.

— На чьем языке? — глухо и малость неразборчиво долетело в ответ. Кириамэ не удержался от сдавленного смешка. Вопрос Гая был крайне уместным.

— Можешь на своем, — Кириамэ сложил вдвое ремешок тонкой кожи, прикинув место и силу первого удара. Хорошая штука местные ремни — не калечат, разрывая кожу и оставляя долго заживающие отметины. — Начинай.

— Юне, — отчетливо выдохнул Гардиано, когда через его бедро протянулся и налился багровым тонкий след. В хлестко-обжигающий миг соприкосновения ромей дернулся всем телом, сводя вместе лопатки и поджимая зад. Новый удар он принял уже спокойнее, заранее предугадав мгновение, когда стоит расслабиться. — Дуо. Трес… — он низко, гортанно взвыл и заерзал, вжимаясь в постель в напрасной попытке кончить хоть таким образом. Ёширо как наяву представил разбухший, ставший таким чувствительным уд. Возбужденная, горящая плоть размашисто терлась о жесткую, расшитую серебряными нитями парчу, обдираясь, кровоточа и брызгая тягучими, липкими каплями. — Куа-аттро, куи-инте-е…