Мартовские дни (СИ)

Кириамэ никогда не предполагал, что в устах некоторых личностей простой счет до десяти может звучать разухабистой похабенью, выкликаемой зазывалами у врат дешевых притонов. И вместе с тем казаться исполненной страсти, трепетной мольбой не покидать наедине с жестоким миром, разбивая страдающее от одиночества сердце. Принц из Нихона не сталкивался прежде с такой одурманивающей, кружащей голову покладистой доступностью. Не заглядывал в темные бездны собственной души, искушающей наносить все более и более сильные удары, и вынудившей напрочь позабыть о необходимости самоконтроля. Ёширо оглох и ослеп, а призрачные картины, бешеной чередой радужных вспышек мелькавшие перед его глазами, не имели никакого отношения к действительности. Он видел себя и царевича в самый глухой полуночный час. Видел медленно падающие на пол капли крови и растянутую на белом фоне черную фигуру. Перекатывающуюся по подушке голову Гая Гардиано — и его улыбку, незнакомую, непривычную улыбку насытившегося зверя. Он ощущал резь в поджавшихся яйцах, которые норовили втянуться внутрь тела — и горестное, мучительное чувство полного опустошения, утраты себя и своей тама-души. Того, что делало его Ёширо Кириамэ, принцем императорского рода, воином, мыслителем, любовником, наставником…

— Ксо! — оглушительно рявкнул сам на себя Кириамэ. Подавился горькой слюной и уже тише добавил подхваченное у Пересвета: — Блин. Горелый. Перерождаться мне навозной мухой десять тысяч лет. Гардиано, очнись!

«Молодец, — желчно поздравил внутренний голос. — Кажется, ты его убил. Вопрос первый — куда денем труп, отдадим домовому? Вопрос второй — что скажем царевичу? Вопрос третий — как теперь жить?..»

— Заткнись, — прикрикнул на неуместного советчика Ёширо. Отшвырнул ремень, словно тот был из раскаленного железа, ринувшись к неподвижно обмякшей фигуре. Ромей не откликался. Его бедра и ягодицы сочились кровью, медленно проступавшей из длинных, узких следов беспорядочно нанесенных ударов.

По спине Кириамэ лавиной прокатилась пригоршня ледяных капель. Руки мелко затряслись, но усилием воли и несколькими глубокими вдохами-выдохами принц заставил себя успокоиться. Чтобы не случилось, чтобы он не натворил, сейчас нельзя впадать в бессмысленную, лишающую сил и разума панику.

Ёширо нашарил кончик сибари-паутины, сильно и резко дернув бечевку к себе. Бесконечно долгое мгновение сибари упрямилась, прежде чем недолговечный рукотворный узор начал рассыпаться, превращаясь в обычную волосяную веревку. Кириамэ рывком отбросил ее в сторону, приложил согнутые пальцы к шее Гая. Ощутил быстрое, злое биение крови в жилах — и услышал чей-то рыдающий выдох. Запоздало смекнув, что облегченный всхлип — его собственный.

— Еще немного, и принц великой империи от ужаса навалил бы прямо себе в штаны, — поделился Ёширо с комнатой на родном наречии. Ценой немалых усилий и надсадного хруста в позвоночнике он перевернул ставшего ужасно тяжелым и горячим ромея сперва на бок, а затем на спину, оттащив от края постели и устроив головой на подушках. Гай дышал, медленно и очень редко, и вроде не собирался отдавать концы. Узкое, подвижное лицо с опущенными веками выглядело помолодевшим, спокойным и умиротворенным, и казалось светящимся изнутри, словно глубоко под кожей и впрямь текло растворенное в крови пламя. Ёширо присел на край постели, переводя дух и соображая, что предстоит сделать. Принести горячей воды и промыть раны, заодно обтереть Гардиано с ног до головы, отыскать склянку с заживляющим бальзамом…

Ромей внезапно передернулся всем телом, и Ёширо приготовился внимать негодующим воплям и проклятиям, что вот-вот справедливо обрушатся на его повинную голову. Но Гардиано не издал ни звука, только начал шевелиться на постели дергаными, неуверенными рывками. Напрягая затекшие в объятиях сибари руки и плечи, комкая в сжавшихся кулаках расшитое покрывало и елозя по нему туда-сюда израненной задницей. Из приоткрывшегося рта вырвалось сдавленное, долгое «ах», когда Гаю удалось согнуть ноги в коленях и приподняться над постелью. Обмякший и сжавшийся уд с пунцовыми пятнами потертостей воспрянул к жизни, неспешно, но неуклонно наливаясь кровью и приподнимая головку. Кириамэ оторопел, пытаясь вспомнить страницы мудрого кадайского наставления — не говорилось ли там чего о подобных случаях?

Гай Гардиано распахнул глаза. Непроглядно-темные, подернутые изнутри мутной поволокой. Устремленные в никуда.

Это выглядело так дико и странно. Слегка отсутствующее, невозмутимое лицо с глазами безумца, и напряженно выгибающееся тело. Ёширо вдруг осознал смысл рваных, неловких движений Гардиано — ромей подмахивал, отдаваясь невидимому любовнику.