Маруся Климова

организованном туристическом бизнесе жители Петербурга могли бы жить, пожалуй, не хуже, чем арабские нефтяные шейхи. Думаю, в этом предположении

нет большого преувеличения, ведь и в Париже чашка кофе в кафе, где некогда

обедал Верлен, стоит франков на двадцать дороже. Самое главное, что даже

никаких процентов от доходов наследникам Достоевского платить не надо, потому что получение этих доходов, в сущности, недоказуемо, об этом можно

только догадываться и рассуждать, хотя лично для меня это и очевидно. В

Истории необходимо присутствие глубины и полноты самосознания - одних

поступков и фактов явно недостаточно! Доказательство – Библия, Книга, перевесившая богатую фактами античную историю…

Жизнь обывателя тоже бывает насыщена всевозможными событиями, катаклизмами, переживаниями и потрясениями, но все равно выглядит как-то

серо и неинтересно. Ведь все это не более чем набор голых фактов, что-то вроде

голых стен крупного провинциального города, не отягощенного присутствием

гения. Чем была бы Флоренция без Данте и Макиавелли? О, она бы была не

4

более привлекательна для туристов, чем расположенный в Кемеровской области

город Новокузнецк! Хотя, конечно же, кемеровские шахтеры живут по-своему

насыщенной жизнью: трудятся, гибнут под завалами, требуют выплаты

зарплаты… А чем была бы даже такая не совсем обычная жизнь, как жизнь

Григория Распутина, если бы не незримое присутствие его современников, Блока

и Кузмина, которые сами могли ничего про него не писать, но живя в то же

время, как бы невольно переживали и осмысляли факты его жизни?! Да, я знаю --

где-то читала, -- что двор Елизаветы был едва ли не самым блестящим в Европе, однако жизнь французских обывателей, имевших у себя в прошлом в качестве

фона Вийона и Мольера, а в настоящем -- Лакло, все равно выглядит более

полноценной и насыщенной, чем жизнь их русских современников с

причитаниями Ярославны, Ломоносовым, Тредиаковским, Барковым и

Державиным за плечами. Таким образом, русской истории ХVIII века явно не

хватает полноты осмысления, то есть Литературы, и этот факт снова побуждает

меня усомниться в подлинности того, что себя тогда таковой называло.

В ранней молодости, еще до сожжения диплома, прежде чем отправиться в

сомнительное путешествие в самые отдаленные и маргинальные сферы социума, мне довелось поработать в нескольких обывательских конторах, причем на

вполне приличных должностях - в одном месте я даже дослужилась до старшего

научного сотрудника. И практически во всех этих заведениях мне пришлось

столкнуться с проявлениями какой-то непостижимой тяги к стихосложению со

стороны личностей, которых на первый взгляд меньше всего можно было

заподозрить в подобной слабости. Как правило, это были солидные пожилые

мужчины с благородной сединой на висках из числа начальников отделов, а то и

выше, многие из них даже успели побывать на войне или же на худой конец

просто в армии и уйти в отставку в звании майоров и подполковников. Так вот, эти солидные на вид, умудренные богатым жизненным опытом мужи, нисколько

не смущаясь присутствием своих подчиненных и не боясь скомпрометировать

себя в их глазах, могли в любой момент достать из внутреннего кармана своего

пиджака тщательно сложенный листочек бумаги из ученической тетради и

начать декламировать вслух записанную на нем рифмованную галиматью о

природе, любви, весне и здоровье. Точнее, делали они это не совсем в любой

момент, а, как правило, по случаю Восьмого марта или же дня рождения какой-

нибудь сотрудницы возглавляемого ими отдела. Иногда сочиненное ими

поздравительное стихотворение было написано не на бумаге, а на открытке - в

этом случае, завершив декламацию, они вручали эту открытку вместе с заранее

заготовленной шоколадкой или букетиком цветов виновнице торжества. У меня

где-то даже до сих пор сохранилась одна такая открытка… Вот такого

седеющего советского бонвивана мне почему-то всегда напоминал "старик

Державин". Раньше я никогда не задумывалась почему, просто мне всегда было

трудно воспринимать всерьез его написанные по всевозможным поводам оды, несмотря на очевидные достижения в области версификации в сравнении с

откровенно беспомощными стихами, которые дарили мне мои начальники.

"Фелица", "На взятие Варшавы", "На взятие Измаила", "Похвала сельской

жизни", "Вельможа"… Что там еще, уже не помню… Теперь я понимаю, в чем

тут дело. Жизнь - отдельно, служба - отдельно, чувства - отдельно, а стихи -

отдельно, ни намека на хотя бы самое слабое, робкое намерение все это

соединить, схватить и выразить жизнь во всей ее полноте… А это, на мой взгляд, и есть чистой воды графомания, точно такая же, в сущности, как и творчество