Машеров: "Теперь я знаю..."

П. М. Машеров разбирался и в прозе, и в поэзии, и в опере, и в балете, и в живописи. Он не жаловался, как это делали его "наследники", на занятость государственными делами. Много чи­тал, просматривал все фильмы нашей киностудии, не пропускал интересные спектакли, посещал все более или менее значитель­ные выставки, искренне радовался удачам творческих людей. Накануне первого показа знаменитой серии картин Михаила Анд­реевича Савицкого "Цифры на сердце" позвонил мне по внут­реннему телефону, сказал, что сейчас же едем во Дворец ис­кусств посмотреть экспозицию выставки. Предупредил, что о по­ездке никто не должен знать. (О картинах ходило много досужих вымыслов, сплетен, и Петр Миронович никого лишнего не хотел видеть в зале.) Минут пять в зале не было никого, кроме искус­ствоведа Эммы Громыко. Петр Миронович поздоровался с ней, но просьбы провести экскурсию не высказал. От картины к кар­тине шел один. К некоторым возвращался и опять шел дальше к новым полотнам, а их было больше десяти. В этот момент в зале появился один, а потом и второй художники , и еще один "люби­тель" изобразительного искусства из Института иностранных языков, который находится, как известно, в 3-5 минутах ходьбы от Дворца искусств. Петр Миронович недовольно поморщился. Видно, как раз их он и не хотел здесь видеть. Все трое бесцере­монно окружили его и начали давать уничтожающие коммента­рии работам Савицкого. Бестактность и некорректность "крити­ков" возмутила Петра Мироновича, и он резко прервал непроше­ных собеседников:

- Благодарю! Как-нибудь сам разберусь, - и уже мягко и доб­рожелательно к Эмме Громыко: - А если не справлюсь, мне по­может вот эта милая женщина, - и взял ее под руку.

Критики, что называется, сразу "отвалили", а экскурсию-осмотр повела Громыко. Петр Миронович ничего у нее не спра­шивал, не прерывал. Он только слушал и смотрел, смотрел и слушал. Видно было, что картины произвели на него сильное впечатление и по-настоящему взволновали.

- Наконец он вырвался. - И словно спохватившись: - Михаил Андреевич наконец вырвался. - И опять молчание.

А мне подумалось: кто же это сообщил тем двум художникам и "любителю" изобразительного искусства из Иняза, что П. М. Машеров поехал во Дворец искусств, если о том знали только он и я. Даже охранника не было с нами...

Кстати, о личной охране Петра Мироновича. Никого, кроме полковника Сазонкина, обаятельного и доброжелательного че­ловека и такого же обходительного его сменщика, при Петре Мироновиче не было, если не считать милицейского поста у подъезда дома, где жила семья кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Здесь уже была инструкция, и порядок той инструкции был не волен нарушать даже кандидат в члены Политбюро. Тем не менее Машеров часто не брал охрану ни в машину, ни в вертолет, из которого не вылезал весну, лето и осень, хотя к Сазонкину и его сменщику, их службе относился очень уважительно.

Все знали, что Первый - страстный футбольный болельщик, старался не пропускать ни одного матча с участием минского "Динамо". По-настоящему любил футбол, но не терял от него разума и приличия. Не делал из Беларуси футбольных Нью-Васюков. Встречался с игроками, но и не помышлял подсказы­вать тренеру, куда и кого поставить.

И еще у него была страсть, вернее - духовная потребность к общению с людьми творческой профессии - писателями, худож­никами, артистами. Когда брал меня на должность заведующего отделом культуры ЦК КПБ, просил делать для творческой интел­лигенции хоть одно доброе дело в неделю.

Вызвался вместе с кинорежиссером Элемом Климовым, кото­рый собирался снимать фильм "Иди и смотри" по сценарию Алеся Адамовича, побывать в "партизанских" районах. Вертолет спокойно шел над озерно-лесными просторами партизанского края. Петр Миронович был в хорошем настроении, охотно и воз­бужденно рассказывал о боях, блокадах, победах и поражениях, пока не притомился - стрекотание мотора обременяло беседу. А когда вертолет попал под низкие дождевые тучи и земля окута­лась серой пеленой, Петр Миронович замолчал, надел наушники и погрузился в какие-то свои невеселые думы. Приумолкли все, кто был в салоне. Я сидел напротив Петра Мироновича. В руках была любительская кинокамера. Когда начал накручивать пружи­ну камеры, он бросил на нее взгляд. А я спросил глазами, мож­но ли мне его поснимать. Он понял мое намерение и только рес­ницами дал понять, что не возражает. Я не очень докучал ему, но то, что хотелось сделать, сделал. Мой Машеров получился со­всем не похожим на того, которого мы видели на собраниях, ми­тингах и демонстрациях. Жаль только, что моя лента по техниче­ским причинам не может быть использована на широком экране.

Конечным пунктом нашего путешествия над партизанским кра­ем были Витебские, а точнее - "Суражские ворота". В войну это была широкая болотистая брешь в немецкой обороне, через ко­торую партизаны ходили за линию фронта, а диверсионные груп­пы из-за линии фронта - в партизанскую зону. Через эти же во­рота спасались наши люди от плена и гибели. Было что расска­зать киномастерам.