Машина бытия

Он и Там высоко над поселком, где-то так высоко, что вся Медея ушла у них из-под ног. Они, обнявшись, парили в воздухе, подвешенные… к чему?

Потом он упал.

Никки нашел выключатель, сел на кровать и измерил высоту падения. От пола до края кровати умещались две кисти. Он потрогал пол кончиками пальцев, потом прибавил свет. Пол был твердый. Он был составлен из длинных полос, уложенных краями друг на друга; поверхность пола напоминала приливно-отливную зону широкого моря. Правда, море он видел только на голографических изображениях.

И во сне.

Потом вдруг у него на затылке зашевелились волосы, а по спине пробежал неприятный холодок. Узоры, пятна и полосы исчезли.

Он вновь проснулся на полу, потер локоть и сел на край кровати. Кровать стала более непосредственной, плоскость ее стала более жесткой, менее податливой, если нажать рукой. Он понял, что впредь надо быть более осторожным. Иногда бывает трудно отличить одну реальность от другой, но Медея явно подшучивала над ним.

Утром он воспользовался данной ему Там распечаткой с приложенной к ней картой, чтобы найти маленький продуктовый магазин с кафе, куда ходили в основном пилоты флоутеров, и нашел в нем Там. Она сидела за столом в углу – одна. Занят был еще только один стол – за ним сидели три пожилых человека в серых комбинезонах. Они обернулись к нему и с любопытством окинули взглядами нового незнакомого человека. Там уже ела. Никки назвал ее еду завтраком, и Там внезапно встрепенулась:

– Почему вы так это назвали?

Он посмотрел на нее, понял, что это было простое любопытство и легкая насмешливость.

– Это вас удивило? – Он сел напротив нее и нажал кнопку обслуживания.

– Наверное, вы правы, мне не стоило удивляться. – Она отпила сок. – Язык – это жизнь. Но это такое устаревшее слово. Мы начали называть эту еду «ранью» уже три поколения и две планеты назад.

– Четыре поколения и три планеты назад мы пили сок за завтраком, причем завтракать можно было как утром, так и поздно вечером.

– Но я не слышала, что…

– В некоторых словах больше мудрости, чем в других. Сок… – он указал рукой на стакан в ее руке, – это в конечном счете жидкость, содержащаяся в растительных и животных тканях.

Автоматический официант как раз в этот момент поставил перед Никки его еду. Он принялся есть; потом взял в руки стакан, отпил сок. Кислый… со сладковатым привкусом.

– Это варево чертовски напоминает что угодно, кроме того, чем мы его называем.

Она посмотрела на свет свой стакан:

– Но что, если это как раз подходящее слово? Что, если…

– Что, если мы перестанем играть словами и уходить от более важных вещей? Вы поняли, что не так было с тренажером?

– Мы разобрали его на винтики, но не нашли неисправностей. Ни одной.

Она с силой опустила стакан на стол, обнаружив вдруг, что у нее дрожит рука. Почему его вопрос так меня задел и разозлил?

Никки резко вздохнул. Именно такой реакции он и ожидал.

Она заговорила, и тон ее был обвиняющим:

– Но там была какая-то неисправность, и вы это поняли. Как?

Ответ вдруг явился сам собой, как будто он обдумывал его всю ночь. Я знал, потому что знала она. Но она скрывает это знание даже от самой себя. Но она знала.

Если какая-то вещь была истинной и красивой, он распознавал ее. Ложные и безобразные вещи еще больше выдавали себя. Но ему пока не приходилось разбираться с этой своей способностью в таком контексте. Это было тяжкое бремя, это было трудно, как смотреть на вывернутые внутренности.

Она не отставала:

– Как?

– Меня этому учили. Это у меня…

Заработала система оповещения:

– Там! Никки! Время вылета!

Она уже была на полпути к выходу, когда он поднялся из-за стола. Медея воспитала в старых колонистах невероятную быстроту реакции, которая не вязалась с комфортной медлительностью жизни на Корабле. Никки догнал Там в коридоре, и они трусцой побежали к выходу по пустому коридору.

«Время вылета».

До Никки только в этот момент дошло, что сейчас состоится его первый выход в дикие, непредсказуемые природные условия Медеи. И это после одного дня обучения – скомканного обучения, по ходу которого многие вопросы остались без ответа, а некоторые были просто встречены в штыки. Смысл послания Медеи был ему теперь ясен: все, чему он здесь научится, будет зависеть только от него самого, от его способности понимать свои ощущения. Это понимание воодушевило его. Именно это и должен делать настоящий поэт: он быстро узнаёт, как перестать задавать пустые и бестолковые вопросы, и начинает придирчиво наблюдать все и всех, кто окружает его.

Там вышла в люк, над которым красовалась надпись «ЗАЛ ГОТОВНОСТИ». Она запыхалась ничуть не больше, чем Никки, и с удовольствием отметила, что юность Никки не давала ему никаких преимуществ перед ней. Но ее тревожила его способность видеть вещи, ей недоступные. Эта способность сильно ее пугала.