Машина снов (СИ)

Марко парил в центре тьмы, не имеющей пределов, и искал неосязаемую нить, черту, огонёк, что-нибудь, что бы как-то отличалось от тьмы, что могло бы дать ориентир, точку, от которой можно было бы оттолкнуться. Но дракон был так велик, что ничто не могло бы помочь. Марко пылинкой плыл внутри него. Бесконечно. Бесконечно. Бесконечно.

Он уже не надеялся нашарить хоть что-нибудь, на секунду его даже охватило подобие отчаяния, он внезапно почувствовал страх остаться в этом тёмном мире навсегда, но тут дракон начал вдох, который будет длиться не одну сотню лет, и его сердце сократилось, отозвавшись в растворённых во тьме костях Марка уже не звуком, но чистой вибрацией, неуловимой человеческим ухом. И руки, растопыренные сквозь тьму, прокалывающие её своими пальцами в попытке уловить что-нибудь, почувствовали слабые волны. Марко ринулся навстречу этим волнам из тьмы, периодически выныривая в туман. Вибрации становились всё увереннее и увереннее, и он уже не боялся потерять направление, игнорируя вой мириад демонических орд, доносившийся сквозь трещины, то и дело появляющиеся между туманом и тьмой.

В одно мгновение вынырнув из тьмы и вновь обретя тело, пусть даже и тело сна, Марко внезапно понял, что дракон – это всего лишь метафора, иллюзия, карта дворца, которая открылась ему таким образом. Всё тут же встало на свои места. Он вызвал в памяти образ дворца, и туман услужливо показал ему весь Тайду, как детскую крепость из терракоты, забытую на чайном столике. Марко нетерпеливо тряхнул головой и, прислушиваясь к вибрациям, продолжавшим трепетать где-то между пальцами, ринулся прямо в середину проявившейся игрушки, то захлёстываемый тьмой, то вновь выбрасываемый во влажный океан тумана.

Вдруг тьма осветилась цепочкой желтоватых микроскопических, почти на грани различения, огоньков, и Марко полетел к ним, почувствовав позвоночником биение струны, на которую он внезапно оказался нанизан, как рыба на кукан. Он уже понимал, где находится, он уже видел, какая часть дворца стала схроном для украденных машин, он видел их, сиротливо подающих ему жалобные сигналы своими огоньками, он ощущал их, как мать чувствует потерявшееся в рыночной толпе дитя, он спешил к ним, яростно пробиваясь сквозь крики демонов, огибая разломы, то тут, то там появляющиеся в немыслимом драконьем теле, он летел, летел…

И внезапно сел, совершенно проснувшимся, на ложе машины снов. Струи пота собирались в лужицы на полу под машиной. Марко ощутил огромный прилив сил, волну ярости, и только холод сквозняка остановил его, когда он голышом рванул к дверям с криком: «Чжао! Проклятая жадная вошь!»

Он ладонью стряхнул с кожи пот и рывками начал набрасывать на себя одежды, шипя, матерясь на всех известных языках и на чём свет стоит костеря себя за слепоту. Наспех одетый, он выскочил во двор и побежал по знакомому пути, больше всего на свете жалея о том, что в этом мире он не обладает способностью летать. Волны песка струились за ним, чуть шелестя, иногда обгоняя стопы, с силой втаптывающие гальку и отталкивающие её прочь.

Нерадивый стражник Чжао Шестой по прозванию Полосатый, сорокалетний полудурок с лиловым родимым пятном в пол-лица, сидел на корточках возле крохотного дощатого сарайчика, сквозь щели которого пробивалось нетерпеливое сопение. Поминутно между реек, кое-как составляющих его импровизированные стены, появлялся небольшой сопливый пятачок, слегка напоминающий дырявую сыроежку. И в эти мгновения обычно угрюмое лицо Чжао сморщивала несвойственная ему улыбка, казавшаяся слегка натужной. Он протягивал корявый палец с чёрным обгрызенным ногтем к щели и что-то счастливо гулюкал этому пятачку, будто бы говорил с младенцем. В эту секунду стражника охватывало почти физическое блаженство. Он мечтал о том, как с этой кривоватой конурки начнётся его хозяйство, большое, настоящее хозяйство. Чжао уже привык думать о том, что окружающий его мирок, этот полузаброшенный угол дворца принадлежит ему почти безраздельно. Однообразный распорядок, волей-неволей установившийся здесь, дни, похожие друг на друга, как варёные яйца, предсказуемость грядущих событий – всё это совершенно усыпило Чжао, механически нёсшего свою бессмысленную службу. Он уже видел себя не служивым человеком, но почти помещиком: две крохотные недокормленные курочки топтали навоз, в сараюшке похрюкивал смешной полосатый поросёнок.