Маска и душа

И вотъ, глядишь, начинаетъ онъ жить въ преимущественномъ положенiи передъ другими мужиками, у которыхъ какъ разъ нѣтъ его прилежанiя… Съ точки зрѣнiя послѣднихъ теченiй мысли въ Россiи, онъ — «кулакъ», преступный типъ. Купилъ дешево — кого то обманулъ, продавъ дорого — опять кого-то обманулъ… А для меня, каюсь, это свидетельствуетъ, что въ этомъ человѣкѣ есть, какъ и подобаетъ, умъ, сметка, расторопность и энергiя. Плохъ для жизни тотъ человѣкъ — хотя «поэтически» привлекателенъ — который, подобно неаполитанскому лаццарони, лежитъ на солнышке и лениво греется…

А то еще россiйскiй мужичекъ, вырвавшись изъ деревни смолоду, начинаеть сколачивать свое благополучiе будущаго купца, или промышленника въ самой Москвѣ. Онъ торгуетъ сбитнемъ на Хитровомъ рынке, продаетъ пирожки, на лоткахъ льетъ конопляное масло на гречишники, весело выкрикиваетъ свой товаришко и косымъ глазкомъ хитро наблюдаетъ за стежками жизни, какъ и что зашито и что къ чему какъ пришито. Не казиста жизнь для него. Онъ самъ зачастую ночуетъ съ бродягами на томъ же Хитровомъ рынкѣ или на Прѣснѣ, онъ ѣстъ требуху въ дешевомъ трактирѣ, въ прикусочку пьетъ чаекъ съ чернымъ хлѣбомъ. Мерзнетъ, холодаетъ, но всегда веселъ, не ропщетъ и надѣется на будущее. Его не смущаетъ, какимъ товаромъ ему приходится торговать, торгуя разнымъ. Сегодня иконами, завтра чулками, послѣ завтра янтаремъ, а то и книжечками. Такимъ образомъ онъ дѣлается «экономистомъ». А тамъ, глядь, у него уже и лавочка или заводикъ. А потомъ, поди, онъ уже 1-ой гильдiи купецъ. Подождите — его старшiй сынокъ первый покупаетъ Гогеновъ, первый покупаетъ Пикассо, первый везетъ въ Москву Матиса. А мы, просвещенные, смотримъ со скверно-разинутыми ртами на всѣхъ непонятыхъ еще нами Матисовъ, Манэ и Ренуаровъ и гнусаво-критически говоримъ:

— Самодуръ…

А самодуры, тѣмъ временемъ, потихонечку накопили чудесныя сокровища искусства, создали галлереи, музеи, первоклассные театры, настроили больницъ и прiютовъ на всю Москву…

Я помню характерное слово одного изъ купеческихъ тузовъ Москвы — Саввы Тимофеевича Морозова. Построилъ онъ себѣ новый домъ на Арбатѣ и устроилъ большой праздникъ, на который, между прочимъ, былъ приглашенъ и я. Въ вестибюлѣ, у огромной дубовой лѣстницы, ведшей въ верхнiя парадныя залы, я замѣтилъ нѣчто, похожее на фонтанъ, а за этимъ большiя цвѣтныя стекла, освѣщавшiяся какъ то извнутри. На стеклѣ ярко выступала чудесная лошадь, закованная въ панцырь, съ эффектнымъ всадникомъ на ней — молодымъ рыцаремъ, котораго молодыя дѣвушки встрѣчали цвѣтами.

— Любите воинственное, — замѣтилъ я хозяину.

— Люблю побѣду, — отвѣтилъ съ улыбкой С.Т.Морозовъ.

Да, любили побѣду россiйскiе купцы, и побѣдили. Побѣдили бѣдность и безвестность, буйную разноголосицу чиновныхъ мундировъ и надутое чванство дешеваго, сюсюкающаго и картавящаго «аристократизма».

Я рѣдко бывалъ въ гостяхъ у купцовъ. Но всякiй разъ, когда мнѣ случалось у нихъ бывать, я видалъ такую ширину размаха въ прiемѣ гостей, которую трудно вообразить. Объѣздивъ почти весь мiръ, побывавъ въ домахъ богатѣйшихъ европейцевъ и американцевъ, долженъ сказать, что такого размаха не видалъ нигдѣ. Я думаю, что и представить себѣ этоть размахъ европейцы не могутъ.

Когда мнѣ приходится говорить о людяхъ, которые не нравятся, мнѣ дѣлается какъ то неловко и совѣстно. Это потому, что въ глубинѣ моей души я имѣю убѣжденiе, что на свѣтѣ не должно быть людей, не вызывающихъ къ себѣ симпатiи. Но если они на свѣтѣ существуютъ, дѣлать нечего — надо говорить правду.

Насколько мнѣ было симпатично солидное и серьезное россiйское купечество, создавшее столько замѣчательныхъ вещей, настолько же мнѣ была несимпатична такъ называемая «золотая» купеческая молодежь. Отставъ отъ трудовой деревни, она не пристала къ труду городскому. Нахватавшись въ университетѣ верховъ и зная, что папаша можетъ заплатить за любой дорогой дебошъ, эти «купцы» находили для жизни только одно оправдание — удовольствiя, наслажденiя, которыя можетъ дать цыганскiй таборъ. Дни и ночи проводили они въ безобразныхъ кутежахъ, въ смазыванiи горчицей лакейскихъ «рожъ», какъ они выражались, по дикости своей неспособные уважать человѣческую личность. Ни въ Европѣ, ни въ Америкѣ, ни, думаю, въ Азiи — не имѣютъ представленiя и объ этого рода «размахѣ»… Впрочемъ, этихъ молодцовъ назвать купечествомъ было бы несправедливо — это просто «безпризорные»…

37