Маска Локи

В вихре бушующего пламени Локи нашел куски, осколки, обрывки сознаний других людей. Они были парализованы паникой и темным ужасом. «И поделом, — подумал Локи, — поменьше бы играли такими энергиями, о которых даже элементарного понятия не имеют». Не испытывая ни сострадания, ни сожаления, ибо он не имел ни того, ни другого, Локи подбирал одну за другой эти крошечные частички. Каждую он подносил к своему хищному волчьему носу и тщательно принюхивался.

Ненужные он тут же отбрасывал, и они погибали в облаке остывающей плазмы.

Найдя наконец того, кого искал, он взлелеял его и укрепил его силы.

— Идем, Сын мой! — приказал он.

Бледная тень Хасана ас-Сабаха выскользнула откуда-то и последовала за ним, как душа, покорная Богу, возносится в рай.

Что-то заскулило среди конденсирующихся частиц пара и последний раз привлекло внимание Локи. Да, для этой там тоже найдется место.

— Идем!

Кода

«Кто поставил тебя начальником и судьею над нами?»

Исход 2:14

Четыре измерения определяли тот континуум, который Томас Гарден принимал как данность, с которым согласовывал свое восприятие. Три пространственные оси — x, y и z. Одна — временная, t.

Всю жизнь Гарден плавал в трех измерениях, как хотел. Силою собственных мышц или механизмов он отталкивался от поверхностей или жидкостей. В зависимости от количества энергии, содержащейся в глюкозе, бензине, реактивном топливе, уране-235 или дейтериево-тритиевой смеси при температурах синтеза, он мог покрыть любое расстояние за то количество времени, которое считал необходимым.

Но в четвертом измерении, во времени, он всегда был беспомощен, как муха в янтаре. Ни одна скорость, которой он мог достичь — по крайней мере с помощью устройств и энергий, доступных в двадцать первом веке, — не в силах была изменить поток времени, идущий через его янтарный пузырек.

И даже при релятивистских скоростях, которых он мог бы достигнуть в межзвездных путешествиях, течение местного времени — времени внутри его пузырька — не менялось ощутимо. Спектр света за иллюминаторами корабля мог сместиться к красному и угаснуть. Там, снаружи, круговерть атомов могла замедлиться до плавного вальса, и мелодия, завершившись, слилась бы в единую чистую ноту. Но внутри корабля время все так же ползло бы мимо Тома Гардена со скоростью дюжины вздохов и семидесяти двух ударов сердца в минуту, порой у него болело бы горло, порой — нет, и медленно, неостановимо морщины появлялись бы на его лице.

Его собственное чувство времени всегда оставалось бы неизменным, с какой бы скоростью ни пытался он убежать.

Итак, первой связной мыслью Тома Гардена была мысль о том, что мертвые находятся вне четырехмерного пространства времени. Смерть — иное место, да и не место совсем. Смерть — это окончательная абстракция.

И никогда — ни-ког-да — время не идет вспять. Ни Гарден, ни какой иной человек не в состоянии вернуться в то время, которое было и прошло, с таким же успехом он мог бы попытаться сесть позади самого себя.

Итак, даже в смерти Том Гарден должен продолжать движение вперед во времени… Разве нет? Он должен прибыть в это место, пройдя путь от ближайшей точки «там позади», приближаясь к ближайшей точке «там впереди». Как всегда. Верно?

Второй связной мыслью Гардена было: все люди из снов — это он. И все они умерли, но личность его продолжала движение вперед.

Во всех прошлых жизнях он сражался мечом, и пистолетом, и голыми руками. Он покупал и продавал конину и бриллианты, ценные бумаги и земли, подержанные автомобили и сомнительную живопись, наркотики и крепкие напитки, музыку. Он занимался любовью и делал детей, писал сонеты, делал вино, и карьеру, и покаянные жесты. Он плел любовные интриги, рыбацкие сети и паутину лжи, тонкие видения и грубые сны. Он сеял пшеницу, кукурузу и панику, разводил телят, гладиолусы и канитель, возводил соборы и напраслину. Он тратил деньги и время, молодые силы и отцовские наследства. Он считал часы в залах суда и приемных врачей, на вокзалах и в аэропортах. Ходил на деловые встречи и похороны, поминки и маскарады, поднимался на вершины и падал в пучину отчаяния. А однажды он отправился в Святую землю, чтобы умереть там.

Третьей связной мыслью Тома Гардена была мысль о том, что ему это место знакомо. И хотя он понимал, что время никогда — ни-ког-да! — не идет вспять, он в тот же миг осознал, что этой дивной зеленой долины, окутанной утренним туманом, который стелется над журчащим потоком, спускающимся с гор и впадающим в озеро, вот уже девять веков как не существует.

И опять он лежал на боку, прижавшись к земле плечом и коленом, локтем и бедром. Руки его были стянуты за спиной. Широко распахнутыми глазами он смотрел на зеленые ростки с точки зрения жуков и червяков.

— Теперь ты вспомнил?

Голос принадлежал Хасану — Харри Санди. Он говорил по-английски — на хорошем английском, несколько нараспев и по-прежнему насмешливо. Но теперь Гарден, прислушавшись повнимательнее, уловил в этом голосе печаль, словно Хасан говорил с тяжелым вздохом.